Петр II

Нам неизвестны доводы цесаревен и Толстого, пугавших Екатерину страшными последствиями брака великого князя и одной из дочерей Меншикова. Но вот ход мыслей Екатерины, в конце концов склонившейся к мнению Меншикова, узнаем из депеши французского поверенного в делах Маньяна, отправленной в Париж за две недели до кончины императрицы: «…не только царица боится опасных последствий своего поступка в пользу великого князя, но еще считает наилучшим из всех доступных ей средств прочно укрепить спокойствие своего правления. Ибо этим государыня, с одной стороны, успокоит сторонников великого князя, юность коего дозволяет обвенчать его лишь весьма нескоро, с другой же, навсегда привязывает к себе князя Меншикова, которого очень основательно считает вернейшим слугой своим среди русских вельмож и на которого может положиться больше, чем на кого-либо». Читая этот текст, не представляет труда догадаться, что доводы, в нем изложенные, были внушены императрице самим Меншиковым.

Однако спокойствие, на которое рассчитывали Меншиков, а вслед за ним и Екатерина, не могло не оказаться эфемерным. Признаки недовольства готовящимся браком обнаружились сразу же после того, как слух о нем подтвердился.

Помимо цесаревен, смелости выступить против матримониальных планов Меншикова хватило у тех, кто считал себя неизбежной жертвой в случае, если светлейший станет тестем императора. Граф Петр Андреевич Толстой, генерал-полицеймейстер Петербурга (и, к слову сказать, зять Меншикова) граф Девиер, генерал Бутурлин и другие не могли не опасаться и мести Петра II. Вступив на престол и дождавшись своего совершеннолетия, он наверняка вспомнил бы имена тех, кто был виновен в гибели его родителя, а также тех, кто лишил его по праву принадлежавшей ему короны и вручил ее Екатерине. Протест сановников против своеволия светлейшего был очень робким и ограничивался лишь разговорами. Но и этого Меншикову оказалось достаточно, чтобы жестоко расправиться с собеседниками.

Ситуация для светлейшего осложнялась тем, что Екатерина была тяжело больна и доживала последние дни. А потому Меншиков действовал с невероятной скоростью, стремясь провести следствие в максимально короткие сроки и осудить своих противников, пока императрица была еще жива.

Следствие началось 28 апреля, когда был допрошен А. М. Девиер. В тот же день был создан Учрежденный суд, подписаны императрицей — несомненно, по настоянию Меншикова — два указа, сняты показания с Девиера, произведен анализ полученных ответов. Первое и, вероятно, главное обвинение Девиеру состояло в том, что в день обострения болезни императрицы, 16 апреля, когда все присутствующие во дворце должны были выражать скорбь, он, напротив, демонстрировал веселое расположение духа и шутил, проявляя фамильярность по отношению к лицам царской фамилии. Допрашиваемый объяснил, что причина мнимого веселья была в случайной обмолвке: он по ошибке назвал лакея Алексея Егором, что вызвало смех у присутствующих, в том числе у великого князя Петра Алексеевича. Удалось Девиеру отвести и ряд других обвинений, но не все.

Не раз во время допроса звучало имя великого князя Петра Алексеевича, в том числе и в связи с предполагаемой его женитьбой. Девиер будто бы «сам сел на кровать и посадил с собою его высочество великого князя и нечто ему на ухо шептал…»; «великий князь объявил, что он Девиер в то время посадил его высочество с собою на кровать, говорил ему: “поедем со мною в коляске, будет тебе лутче и воля, а матери твоей уже не быть живой", и притом ему высочеству напомнил, что его высочеству зговорил женится, а они за него будут волочится, а его высочество будет ревновать». Девиер отвечал на это, что «никогда как он с ево высочеством сидел на кравате, таких слов его высочеству… не говаривал, а его высочество никуды в коляске везти не хотел, и ничем его высочество не обнадеживал». Разговор же о женитьбе великого князя постарался подать в выгодном для себя свете: он будто бы «говаривал его высочеству часто, чтоб он изволил учится, а как надел кавалерию, худо учится, а еще как зговорит женитца, станет ходить за невестою и будет ревновать, а учитца не станет». Разговоры такие, пояснил Девиер, он вел «к его высочеству пользе, чтоб придать охоту к учению ево».

Но все оправдания оказались тщетны. По устному указу императрицы Девиеру было объявлено, чтобы он назвал своих сообщников: «которые с ним сообщники в известных причинах и делах и к кому он ездил и советывал и когда; понеже де надобно то собрание все сыскать и искоренить ради государственной пользы и тишины».