Петр и Алексей (Христос и Антихрист - 3)

Лютый мороз с пронзительным ветром- настоящая ледяная буря. Прохожие не успевают заметить, как отмораживают носы и уши. Говорят, в одну ночь между Петербургом и Кроншлотом замерзло 700 человек рабочих. I..., На улицах, даже в середине города, появились волки. На днях, ночью, где только что играли Дафниса и Аполлона,- волки напали на часового и свалили его с ног, другой солдат прибежал на помощь, но тотчас же был растерзан и съеден. Также на Васильевском острове, близ дворца князя Меншикова, среди бела дня, волки загрызли женщину с ребенком.

Не менее волков страшны разбойники. Будки, шлагбаумы, рогатки, часовые с "большими грановитыми дубинами" и ночные караулы наподобие Гамбургских, повидимому, ничуть не стесняют мазуриков. Каждую ночь либо кража со взломом, либо грабеж с убийством.

30 ноября

Подул гнилой ветер - и все растаяло. Непроходимая грязь. Вонь болотом, навозною жижей, тухлою рыбою. повальные болезни - горловые нарывы, сыпные и брюшные горячки.

4 декабря

Опять мороз. Гололедица. Так скользко, что шагу ступить нельзя, не опасаясь сломить шею. И такие перемены всю зиму. Не только свирепая, но и как будто сумасшедшая природа.

Противоестественный город. Где уж тут искусствам и наукам процветать! По здешней пословице - не до жиру, быть бы живу.

10 декабря

Ассамблея у Толстого. Зеркала, хрустали, пудра, мушки, приседанья и шарканья - совсем как в Париже или в Лондоне. фижмы и фантанжи, как в Европе, где-нибудь

Сам хозяин - человек любезный и ученый. Переводит "Метаморфосеос, то есть Пременение Овидиево" и "Николы Махиавеля, мужа благородного, флорентийского, уве

щания политические". Танцевал со мной менуэт. Говорил "куплименты" из Овидия - сравнивал меня с Галатеей за белизну кожи, "аки мрамора", и за черные волосы, "аки цвет гиацинта". Забавный старик. Умница, но в высшей степени плут. Вот некоторые изречения этого нового Макиавелли:

"Надобно, когда счастье идет, не только руками, но и ртом хватать, и в себя глотать".

"В высокой фортуне жить, как по стеклянному полу ходить".

"Без меры много давленный цитрон вместо вкусу, дает горечь".

"Ведать разум и нрав человеческий - великая философия; и труднее людей знать, нежели многие книги наизусть помнить".

Слушая умные речи Толстого - он говорил со мной то по-русски, то по-итальянски - под нежную музыку французского менуэта, глядя на изящное собрание кавалеров и дам, где все было почти совсем как в Париже или Лондоне, я не могла забыть того, что видела только что по дороге: перед сенатом, на Троицкой площади те же самые колья с теми же самыми головами казненных, которые торчали там еще в мае, во время маскарада. Они сохли, мокли, мерзли, оттаивали, опять замерзали и все-таки еще не совсем истлели. Огромная луна вставала из-за Троицкой церкви, и на красном зареве головы чернели явственно. Ворона, сидя на одной из них, клевала лохмотья кожи и каркала. Это видение носилось предо мной во время бала. Азия заслоняла Европу.

Приехал царь. Он был не в духе. Так тряс головою и подергивал плечом, что наводил на всех ужас. Войдя в залу, где танцевали, нашел, что жарко, и захотел открыть окно. Но окна забиты были снаружи гвоздями. Царь велел принести топор и вместе с двумя денщиками принялся за работу. Выбегал на улицу, чтобы видеть, как и чем окно заколочено. Наконец-таки добился своего, вынул раму. Окно оставалось открытым недолго, и на дворе опять начиналась оттепель, ветер дул прямо с запада. Но все-таки по комнатам пошли такие сквозняки, что легко одетые дамы и зябкие старички не знали, куда деваться. Царь устал, вспотел от работы, но был доволен, даже повеселел.

- Ваше Высочество,- сказал австрийский резидент Плейер, большой любезник,- вы прорубили окно в Европу.

* * *

На сургучной печати, которою скреплялись письма царя Россию во время его первого путешествия по Европе, представлен молодой плотник, окруженный корабельными инструментами и военными орудиями с надписью: "Аз бо семь в чину учимых и учащих мя требую".

* * *

Другая эмблема царя: Прометей, возвращающийся к лЮДЯМ от богов, с зажженным факелом.

* * *

Царь говорит: "Я создам новую породу людей".

- Из рассказов "магазейной крысы": царь, желая, чтобы везде разводим был дуб, садил однажды сам дубовые желуди близ Петербурга, по Петергофской дороге. Заметив, что один из стоявших тут сановников трудам его усмехнулся,- царь гневно промолвил:

- Понимаю. Ты мнишь, не доживу я матерых дубов. Правда. Но ты - дурак. Я оставляю пример прочим, дабы, делая то же, потомки со временем строили из них корабли. Не для себя тружусь, польза государству впредь.

* * *

Из тех же рассказов: