Петр I

При этом надо понимать, что царевич жил двойной жизнью. Он отнюдь не «проводил время в забавах и беседах с монахами», но, выполняя поручения отца, конспиративно поддерживал отношения не только с любимой матерью, заточенной в монастырь, но и с весьма значительными персонами из царского окружения. Как выяснилось во время следствия, среди его конфидентов кроме некогда близкого царю Александра Кикина, инициатора побега Алексея, были и фельдмаршал Шереметев, и князь Василий Владимирович Долгоруков, один из талантливейших генералов Петра, и будущий глава Верховного тайного совета, а в то время киевский губернатор князь Дмитрий Михайлович Голицын…

«Дело» царевича Алексея – особая многогранная обширная тема. И человеческие, и политические корни смертельного конфликта отца и сына, на наш взгляд, исследованы и поняты недостаточно. Вполне вероятно, что роковую роль в его развитии сыграла Екатерина I и особенно Меншиков, ненавидевший Алексея и опасавшийся его воцарения.

К сожалению, в отличие от страшных событий 1698 года следствие над Алексеем слабо отразилось в свидетельствах современников.

Попытки донести до своего правительства остроту этой ситуации стоили австрийскому послу Оттону Плейеру его должности. Из иностранных дипломатов, чьи записки включены в этот том, только ганноверский резидент при русском дворе Ф.-Х. Вебер уделил «делу» Алексея сравнительно пристальное внимание. Но представленная им картина не имеет ничего общего с действительностью. Трогательные тексты Вебера, где нет ни слова о пытках, которым подвергался царевич, зато много рассуждений о душевных терзаниях Петра, стали одной из составляющих благостного мифа, бытовавшего в XIX веке.

Пушкин, первый из исследователей, получивший доступ к материалам следствия, с присущей ему гениальной лапидарностью зафиксировал суть ситуации: «Царь ненавидел сына как препятствие настоящее и будущего разрушителя его создания <…>. Пытка развязала ему (царевичу. – Я. Г.) язык, он показывал на себя все новые вины <…>. Царевич более и более на себя наговаривал, устрашенный сильным отцом и изнеможенный истязаниями. <…> Есть предание: в день смерти царевича торжествующий Меншиков увез Петра в Ориенбаум и там возобновил оргии страшного 1698 года»[23].

Говоря о царевиче как о «препятствии настоящего и будущего разрушителя его создания», Пушкин, собственно, повторял версию Петра.

Здесь нет возможности подробно анализировать этот трагический конфликт[24], но необходимо сказать, что разрушителем того, что Петру удалось создать, Алексей стать не мог. В середине 1710-х годов он был тесно связан с людьми, которые отнюдь не были заинтересованы в возвращении старомосковского быта. И даже если предположить, что царевич и в самом деле решил бы вернуть страну на два десятилетия назад, ему не позволили бы это сделать. И главной силой, которая встала бы на пути контрреформ, была бы гвардия. Речь шла не о разрушении, а об изменении темпа реформ и сокращении экспансионистской энергии. Е. В. Анисимов совершенно справедливо предположил: «…По-видимому, царевич придя к власти, намеревался свернуть активную имперскую политику отца, ставшую столь очевидной именно к концу Северной войны. Не исключено также, что устами царевича говорила политическая оппозиция, загнанная Петром в глубокое подполье…»[25].

Это была та политическая оппозиция, которая вышла из подполья в момент междуцарствия января 1730 года и попыталась ограничить самодержавие подобием конституционного акта. Шереметева уже не было в живых, но лидерами этой отчаянной попытки стали фигурировавшие в «деле» Алексея князь Дмитрий Михайлович Голицын, поддержанный своим младшим братом, блестящим петровским полководцем фельдмаршалом князем Михаилом Михайловичем, и князь Василий Владимирович Долгоруков, к 1730 году уже возвращенный из ссылки и получивший чин фельдмаршала. В роковом январе они обладали решающими голосами в Верховном тайном совете, осуществлявшем государственную власть. Именно эти люди и подобные им, как, например, строитель кораблей, человек европейской выучки Александр Кикин, а вовсе не «длинные бороды», о которых толковал царь, были реальной, хотя и скрытой оппозицией, ориентированной на Алексея.

Пушкин писал о народной любви к царевичу.

Суть ситуации точно сформулировал П. Д. Милюков: «Царевич Алексей был тем идейным центром, в котором соединилась народная оппозиция с аристократической»[26].

Желание «рассыпать сокрушительные удары» (по выражению Милюкова), несомненно, часто овладевало Петром. Недаром он с пониманием воспринимал практику Ивана Грозного. Показательно, что не только сам Петр сопоставлял себя с Иваном Грозным и отзывался о нем с одобрением, но и в сознании европейцев, с некоторой дистанции рассматривавших эпоху и деяния первого императора, их имена тоже сопрягаются.