11-го. Молодой Апраксин рассказывал, что Моне первые два дня сидел под арестом в комнате, охраняемой часовыми, но что теперь его перевезли в зимний дворец императора, где заседает Верховный суд, делающий ему допросы под покровом величайшей тайны. Апраксин же говорил, что Моне в эти два дня страшно изменился и что у него будто бы от страху был удар; впрочем, он продолжает утверждать, что не знает за собою никакой вины. Генеральша Балк со страху все еще лежит в постели очень больная.
12-го. Находящиеся здесь чужестранные министры и другие иностранцы приносили герцогу свои поздравления, но его высочество из скромности не хотел еще принимать их. Русские в этот день были с нами уж очень приветливы и любезны. Говорили, что курьер, отправленный недавно Кампредоном в Париж, возвратился и будто бы привез хорошие для нас известия.
13-го. Сегодня мы узнали, что поутру Ушаков арестовал также генеральшу Балк, которую поместили у него в доме в той же комнате, где сидел несколько дней ее брат. Дом этот, говорят, весь окружен часовыми. Сегодня же, как мы слышали, арестовали и молодого камергера Балка, но он покамест сидит только в своем доме или в доме матери. После обеда во всем городе объявляли с барабанным боем и прибивали к стенам извещения, что так как камергер Моне и сестра его Балк неоднократно позволяли подкупать себя и потому арестованы, то всем, кому что-нибудь известно об этом или кому приходилось давать им, вменяется в непременную обязанность и под страхом тяжкого наказания немедленно заявлять о себе. Думают поэтому, что дело этих арестантов примет весьма опасный оборот. Говорят, что они во многом уже уличены из собственных их писем.
14-го у его королевского высочества обедал асессор Глюк, который хотя и не поздравлял его, но за столом очень усердно высчитывал, сколько дней остается до Катеринина дня, и при этом вообще вдавался в большую откровенность. И в этот день о Монсе и генеральше Балк опять объявляли с барабанным боем то же самое, что и накануне, почему здесь все того мнения, что дело их кончится плохо, тем более что явилось уж много лиц, от которых они принимали подарки.
15-го объявляли с барабанным боем, что на другой день, в 10 часов утра, перед домом Сената над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы за их важные вины совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не воображали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства. Молодой Апраксин говорил за верное, что Монсу на следующий день отрубят голову, а госпожу Балк накажут кнутом и сошлют в Сибирь. Говорили, что поутру г-жу Балк вместе с секретарем и камер-лакеем, а после обеда и Монса перевезли в крепость. К последнему в то же время привозили пастора Нацциуса (здешней немецкой церкви), который должен был приготовить его к смерти.
16-го, в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет до этого повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Моне, по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины, был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано, по обнаженной спине, 11 ударов кнутом (собственно, только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры, для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, – ударов 60 батогами. Из приговора явствовало также, что сын генеральши Балк, камергер Балк, не останется при дворе, а будет в чине капитана отправлен на службу в дивизию генерал-лейтенант Матюшкина, куда последует за братом, с чином сержанта, и младший сын генеральши Балк, состоявший пажом при императрице. Все присутствовавшие при этой казни не могут надивиться твердости, с которою камергер Моне шел на смерть. По прочтении ему приговора он поклоном поблагодарил читавшего, сам разделся и лег на плаху, попросив палача как можно скорей приступать к делу. Перед тем, выходя в крепости из дому, где его содержали, он совершенно спокойно прощался со всеми окружающими, причем очень многие, в особенности же близкие знакомые его и слуги, горько плакали, хотя старались, сколько возможно, удерживаться от слез. Вообще многие лица знатного, среднего и низшего классов сердечно сожалеют о добром Монсе, хоть далеко не все осмеливаются показывать это. Вот уже на ком как нельзя более оправдывается пословица, что кто высоко стоит, тот и ближе к падению! По характеру своему Моне хоть и не был большим человеком, однако ж пользовался немалым почетом и много значил; имел, конечно, подобно другим, и свои недостатки; может быть, уж слишком надеялся на милость, которую ему оказывали; но со всем тем он многим делал добро и уже наверное никак не воображал, что покончит так скоро и так плачевно43.
