Петр Чайковский и Надежда фон Мекк

Надежда с любопытством ждет отчета о событии. Но в письме, которое Чайковский отправляет ей на следующий день, он лишь мельком упоминает о венчании своей племянницы и долго возмущается тем, что дирекция театров, которые будут ставить его «Мазепу», не собирается платить ему столько, на сколько он надеялся. Придрались, пишет он, к тому, что в опере всего три акта вместо четырех. Ее снисходительное перо выражает сочувствие этому гневу набалованного ребенка, однако внутренне она считает его большим эгоистом, слишком мелочным для великого человека. Наверное, это слишком быстро пришедший успех и посещение аристократических кругов сделали его пресыщенным и требовательным? Однако премьера «Мазепы», прошедшая в Москве 4 февраля и в Санкт-Петербурге 7 февраля, стала провалом. Такая досада на пути ее кумира к восхождению смягчает Надежду. В глубине души ей больше нравится утешать Чайковского после неудач, чем аплодировать ему «вместе со всеми» (которых она так ненавидит)! Однако это обескураживающее происшествие быстро забывается. Очень скоро он снова устремляется вперед, а Надежда следит за ним со смесью страха и восхищения. Несмотря на сдержанные отклики прессы после постановки «Мазепы», популярность Чайковского на самом деле растет день ото дня. 23 февраля он награжден орденом Святого Владимира, и его уведомляют, что царь, особенно ценя его музыку, обратился к дирижеру Направнику с предложением приступить к восстановлению «Евгения Онегина» в лучших условиях. 7 марта, побывав на приеме у царя и царицы в их дворце в Гатчине, он восторженно описывает Надежде, какие незабываемые минуты пережил подле Их Величеств. Разрываемая удовольствием знать, что он счастлив, и огорчением оттого, что его счастье никак не связано с ней, она с каменным лицом читает письмо, которое он послал ей на следующий день после аудиенции. «И тот и другой были крайне ласковы, внимательны; я был тронут до глубины души участием, высказанным мне государем, но не могу выразить Вам, до чего убийственно ужасны были страдания от застенчивости. Государь говорил со мной очень долго, несколько раз повторял, что очень любит мою музыку, и вообще обласкал меня вполне».

Убежденная монархистка, Надежда может только радоваться признанию таланта ее возлюбленного царем. И все же она живет в страхе, что, став официальным композитором, Чайковский отныне думает не о ней, когда пишет свою музыку, а о персонах столь высокопоставленных, что она закончит тем, что полностью перестанет существовать для него. Если и дальше так пойдет, думает она с горечью, симфонии, сонаты и концерты, которые он еще напишет, больше не будут ее симфониями, ее сонатами, ее концертами, а будут концертами Его Величества и нескольких приближенных к трону. Следует ли ей в этих условиях по-прежнему содержать артиста, будь он даже самым бесподобным, тогда как, по всей очевидности, отныне не она вдохновляет его? Нормально ли это – содержать мужчину, который предал ее, променяв на славу? Того факта, что он променял ее на императора, императрицу и самых блистательных представителей аристократии, не достаточно ли для нее? Она тоже к тому же может подчинять своей воле стольких людей, будь то члены ее семьи, небольшая труппа музыкантов или дюжина личных секретарей, окружающие ее.

После непродолжительной вспышки возмущения «неверностью» возлюбленного она берет себя в руки и, чтобы заставить его вернуться к ней, распоряжается поставить в своем замке Бель-Эр, в Турени, рояль Эрара. Чтобы заманить его в этот «райский уголок», она описывает ему, какое удовольствие испытывает здесь сама, и обещает ему исчезнуть, едва завидев его на горизонте. Но, очевидно, у него в голове иное. Вот он пишет, что утомлен скитаниями по Европе и очень хотел бы приобрести дачу около Москвы, где могли бы спокойно течь его дни, вдали от светских сплетен. Думая, что речь идет о деле решенном, она пишет, что всецело одобряет его намерения. Однако очередную весну он проводит в Каменке. Оттуда он сообщает Надежде, что работает над Третьей сюитой, одновременно прилагая все усилия к изучению английского языка с гувернанткой детей Давыдовых. Но самые большие радости приносят ему Алеша, наконец освобожденный от военной службы, и милый Боб, тринадцати лет, одинаково любящий как лазать по деревьям, так и гонять мяч или играть на фортепьяно. Отголоски этого увлечения тревожат Надежду, которая усматривает в нем странное соперничество, более опасное, быть может, чем сверкающий придворный мир. Она принимается с удвоенным упорством звать его к себе. И наконец он соглашается приехать в имение, которое она приобрела в Плещееве после продажи Браилова.