Спор шел о стихотворении Плещеева, напечатанном в журнале Лаврова «Вперед!».
Все девушки следили за шагавшей по комнате подругой. В словах, в интонации некрасивой и неуклюжей Ольги Любатович слышалась нетерпимость фанатика. На лицах «фричей» можно было прочитать их отношение к словам Ольги. Ее сестра, Вера, одобрительно покачивала головой; Бардина смотрела спокойно, пристально; Бетя Каминская — в раздумье, словно про себя увязывала высказывания Ольги Любатович со своими мыслями; Хоржевская лукаво улыбалась; Варвара Александрова уронила на грудь беленькую головку, точно ей стыдно было за резкость подруги: все три Субботины сидели на диване в обнимку и смотрели на Ольгу грустным и осуждающим взглядом. Одна только Лидия Фигнер глядела в окно, и лицо ее было просто хорошенькое — оно ничего не выражало.
— Это не может стать нашей программой. Это не должно стать нашей программой! — энергично заключила Ольга Любатович, тряхнув головой.
— Больше возражений у тебя нет? — спокойно спросила Софья Бардина.
— Нет! И этого хватает!
— Тогда я скажу, — начала Бардина. — Стихотворение вообще не может служить программой для революционного кружка. Но Плещеев, по-моему, высказал в этом стихотворении весьма ценную мысль. У нас очень много пишут об экономике и политике, а вот Плещеев предупреждает нас: не забудьте, господа, что и нравственный идеал должен освещать ваш путь. Это, Ольга, ты проглядела. А между тем нравственный идеал — это солнце, которое разгоняет тьму. Мы должны словом, делом и всем образом своей жизни расположить к себе не только друзей, но и своих врагов. Мы должны… Войдите! — закончила она неожиданно, услышав стук в дверь.
В комнату вошла Вера Николаевна Фигнер, сестра Лидии. Такая же красивая, такая же холодно-сдержанная, как и Лидия. Вера Николаевна была старше всех «фричей» — ей уже шел двадцать второй год; и хотя она была сокурсницей всех медичек, но «фричи» относились к ней с настороженностью; в этом повинен был муж Веры Николаевны — мелочный и консервативный Филиппов.
Вера Николаевна поняла, что ее приход не ко времени, что из-за нее прекратился серьезный разговор.
— Простите, — сказала она низким, грудным, певучим голосом, остановившись у двери. — Видно, помешала.
Бардина поднялась навстречу гостье.
— Что за китайские церемонии? — Она взяла Веру Николаевну под руку, подвела к столу. — Садитесь на мое место, а я пойду распоряжусь насчет чая.
— Не надо, Софья Илларионовна. Я пришла к вам с очень скверной новостью.
Все, кроме Лидии Фигнер, вскочили с мест и как-то сразу перегруппировались. Сестры Субботины встали рядом с Бардиной, словно «скверная новость» должна ее касаться; Хоржевская по-мальчишески выдвинула вперед правую ногу, точно готовясь к драке; обе Любатович насупленно глядели на Веру Николаевну; беленькая Варвара обняла за талию Бетю Каминскую, как бы прячась за ее спиной. А Лидия Фигнер отвела взгляд от окна, в ее глазах вспыхнуло беспокойство.
— Какую такую скверную новость вы нам принесли? — спокойно спросила Бардина.
— Нам с вами предлагают покинуть Цюрих.
— Кто предлагает? — резко воскликнула Ольга Любатович.
— Наше милое русское правительство.
— Чушь!
— Ольга, — мягко сказала Бардина, — ты бы разрешила Вере Николаевне рассказать. Пожалуйста, Вера Николаевна, садитесь с нами.
— Принимаете меня в свой кружок? — с неожиданной взволнованностью спросила Вера Николаевна.
Вопрос озадачил Бардину. Она взглянула на Бетю Каминскую, перевела взгляд на Ольгу Любатович и опять вскинула глаза на Веру Николаевну; у той уже холодное, светски вежливое лицо.
— Вы бы сняли перчатки, шляпку, — добродушно промолвила Бардина, — а то в самом деле: пришла дама, приятная во всех отношениях, к дамам просто приятным.
— Только не для того, чтобы поговорить о Чичикове, — поддержала Вера Николаевна насмешливый тон Бардиной, — а о бедненьких студентках из России. Нас, девочки, выгоняют из прекрасного города Цюриха.
В фривольном тоне Веры Николаевны, всегда такой вежливо-сдержанной, Бардина услышала тревогу.
— Наше милое правительство, видите, опасается, как бы цюрихский воздух не повредил нам.
— Вы бы все-таки рассказали поподробнее, — попросила Каминская.
Вера Николаевна села, стянула перчатку с правой руки.
— Филиппов получил из Петербурга копию правительственного указа. Всем студентам предлагается немедленно покинуть Цюрих. В случае ослушания, так сказано в указе, окончившие цюрихский университет не будут допущены к сдаче государственных экзаменов.
— И только? — облегченно вздохнув, спросила Бардина.
— Мало? — удивилась Вера Николаевна.
— Не мало и не много, — ответила Бардина. — Просто ничего. Холостой выстрел.
— Вам так легко расстаться с Цюрихом?
— Приходится.
— Странно…
— Ничего тут странного нет, Вера Николаевна. Перейдем в другой университет: в Берн, в Женеву, в Париж, но и это неважно.
— Почему?