Петля дорог

— Уже лучше, — князь, наконец, усмехнулся. — Уже лучше. Ты сегодня молчаливый — я буду говорить. Я расскажу тебе… Нет, потом мы, конечно, скрестим наши мечи, но перед этим я попрошу у тебя немного внимания… Ладно?

Станко кивнул.

Илияш… нет, князь поднялся. Неспешно двинулся по комнате, трогая руками книги, оружие, военные трофеи… Обернулся к Станко:

— Я, как ты уже заметил, люблю жизнь. Всю, во всех видах и проявлениях. Я обладаю властью, я обладаю силой, я полностью свободен… Даже более свободен, чем следовало бы… И я одинок, конечно, потому что полная свобода и полное одиночество — это одно и то же.

Станко слушал, не мигая. Князь возобновил свое путешествие по комнате:

— Я прожил… ну, не будем говорить сколько, но, конечно, намного больше лет, чем ты. Я видел столько, что хватило бы на двадцать полных жизней. С юности я повадился странствовать, как под своим именем, так и под множеством чужих имен… Я забирался немыслимо далеко от родного замка, я бродил в чужих землях, служил актером в бродячей труппе, полгода плавал матросом на пиратском корабле, я был главным судьей в большом городе, название которого ничего тебе не скажет… Я грузил какие-то мешки, дрался на большой дороге с какими-то проходимцами… Вот где я не был ни разу — так это в родимых беззаконных землях, и не хочу больше, Станко, и не упрашивай меня…

Он усмехнулся:

— Да, никто меня не втягивал в такие опасные авантюры, никто и никогда… Ну да ладно. Итак, я был молод, облечен властью, богат, пожалуй, даже красив… И тысячи женщин, Станко…

Он остановился. Сжал зубы, так что желваки заходили на бритых щеках:

— Тысячи женщин искали моего благоволения. А я… Я умел в простушке увидеть королеву, это им льстило, они становились моими рабынями, навек, без остатка… А гордые и знатные красавицы боялись меня — я умел вызывать их страх… Этот страх притягивал, лишал их воли, и, угодив в мои объятья, они дрожали от ужаса и задыхались от счастья. А я…

Он перевел дыхание, провел рукой по расшитому золотом гобелену:

— Может, и правда то, что ты там про меня говорил, Станко… Я спешил осчастливить всех женщин этой земли, я же видел, как они расцветают под моими ласками, такой я был… добрый. Я не разбирал особенно — знатная замужняя дама или шестнадцатилетняя птичница, мещаночка или хуторянка… Но…

Он изменился в лице. Медленно подошел к Станко вплотную. Оперся руками о стол, и глаза его оказались на уровне глаз парня:

— Я клянусь тебе, Станко, и это очень важно… Никогда, никогда я никого не брал силой. Это унизило бы меня… Никогда, никогда я не умыкал никого из отчего дома — это обязало бы меня, а я не брал на себя обязательств… Никогда я не насиловал, Станко, ты мне веришь?

Издалека, со стены, донеслось протяжное: «На по-ост…» Это перекликалась стража.

Станко сказал прямо в склонившиеся над ним глаза:

— Верю, — и это была святая правда. — Верю.

Илияш, он же князь, вздохнул и отошел в темный угол.

— Значит, — сказал Станко, и голос его стал вдруг очень тонким, — значит, я вам… не сын?

Князь обернулся, и Станко увидел, какое у него усталое и печальное лицо:

— Станко… Я мог бы сказать — «да», я мог бы сказать — «нет»… Но я скажу тебе правду. Я не знаю, мальчик. Может быть, тот негодяй действительно обманул твою мать, но мне думается… Ты готов услышать то, что я скажу?

— Да, — тихо отозвался Станко.

— Мне думается, что твоя мать… придумала легенду для тебя. У нее были на то свои причины. Может быть, она и сама в нее поверила… Даже наверняка, ведь когда человеку очень хочется верить, он способен уверовать во что угодно… Может быть, я любил когда-то твою мать, Станко, но я… не помню ее. Может быть, она любила меня… Но потом возненавидела, и ненависть ее справедлива. Но, Станко, если бы я знал, что у меня растет сын… — он вцепился двумя руками в резную спинку кресла, — если бы я только знал, Станко… Я ведь думал, что бездетен, — и костяшки его стиснутых пальцев побелели.

Станко протяжно вздохнул; овладев собой, князь тихо закончил:

— Все могло быть по-другому. Ни одна живая душа не смела бы обидеть тебя или мать… Твое детство было бы совсем другим, и другой была бы моя жизнь… И, конечно, ты не захотел бы убивать меня.

Станко потупился.

— Нет, ничего… — князь усмехнулся. — Ты прав, в конце концов… в этом своем желании. Ты прав. Но я рассказываю дальше… Прошло время, и я вдруг понял, что бесконечно устал… Что мне надоели кокетки и скромницы, лица их слепились в одну сладкую, улыбающуюся мордашку. Они кружились вокруг меня, как бабочки над свечкой, и я по привычке делал их счастливыми, но сам… Знаешь, когда горит фейерверк и светят цветные фонарики, рыночная площадь кажется сказочным дворцом… А утром там холодно, ветер гоняет обрывки серпантина, пыльно, пахнет гарью…

Он через силу усмехнулся:

— Нет, ты не знаешь, ты молод, и ты воспитан в строгости… Для тебя маленькая Вила стала главным событием жизни, и тут я виноват… Кругом я виноват перед тобою, Станко, и путешествие это дурацкое я же сам, считай, и устроил…

— Нет, — сказал Станко шепотом. Князь тяжело опустился в кресло: