Петербуржский ковчег

—Разве что-то зависит от униженной узницы? — выразила удивление Милодора.

Поручик едва подавил смешок:

—«Униженная узница»... Это совершенно в духе вашего романа. Не удивительно, что я, когда читал, так и слышал ваш голос... А вы чересчур романтичны — настолько романтичны, что это мешает вам жить. Но вам-то кажется, что, наоборот, помогает. Не так ли?... Вы, возможно, мните себя героиней вашего следующего опуса — этакой прекрасной таинственной узницей вроде самозванки Таракановой... Поразительно еще то, что вы верите всему написанному вами!...

—Но вы же верите тому, что написали, — Милодора кивнула на стопку бумаг, сложенную на столе.

Голос Карнизова стал жестким:

—В том, что написал я, менее всего романтизма. И если в написанном мной и есть заблуждения, то — только ваши и таких, как господинчик Остероде... — поручик раздраженно взглянул на Милодору, в рыжих глазах его будто плясали огоньки пламени. — Но оставим это... Садитесь, сударыня. Вы должны сегодня ответить на главные вопросы. И не забывайте, что от ответов целиком зависит ваша судьба, поелику судьба вершится не на небесах, а в устах говорящего...

Милодора села на стул напротив.

Она вдруг ощутила смертельную усталость. Будто что-то надломилось в ней — и было сейчас совершенно все равно, где вершится ее судьба, — на Небесах ли, в ее ли устах, или в устах говорящего на нее Остероде... Милодора, конечно, еще не была в том состоянии, когда человек ищет смерти, но уже достигла черты, когда человек не особенно смерти противится и совсем ее не боится.

—Ну-с... — Карнизов раскрыл свои бумаги и обмакнул перо в чернильницу. — Где вы воспитывались?

—Вы как будто пытаетесь доискаться корней... — слабая улыбка притаилась в уголках рта Милодоры. — Впрочем я не делаю из этого тайны. Где может воспитываться девушка из обедневшей дворянской семьи, рано лишившейся кормильца?...

—Где же? — лицо поручика было сосредоточенным и даже суровым.

—Дома. У окна на глухую кирпичную стену. На рынке за прилавком... Моя матушка торговала зеленью, и я, разумеется, помогала.

Поручик нервно сжал губы, и те побелели:

—Торговки зеленью обыкновенно не пишут романов. Вы же где-то получили образование, милая.

Милодора опять улыбнулась, но улыбнулась она воспоминанию:

—В том доме, где мы жили, были тонкие переборки вместо стен. И я, на счастье, слышала громкий голос гувернера.

—Вы хотите сказать, что тот гувернер заложил в вас некоторые... э-э... идеи? — Карнизов опять макнул перо в чернильницу. — Имя его не помните? Из поляков, должно быть, которые спят и видят во сне развалить империю?

—Из поляков? Нет. Он был француз.

Поручик поморщился:

—Хрен редьки не слаще. Лучше русского человека нет на свете... А имя, конечно, запамятовали.

—Имя вам ничего не даст. Этого человека давно уже нет в России.

—От всех французов сплошная крамола... — глаза поручика злобно, по-волчьи, блеснули. — Так какие идеи он в вас заложил — этот вольтерьянец? — настаивал Карнизов.

Милодора покачала головой:

—С его помощью я постигала основы наук. А идеи он закладывал скорее в мою матушку. Он увез ее потом во Францию... вместе с идеями.

Карнизов удивленно округлил глаза.

Милодора продолжала:

—Но это было много позже: когда я уже вышла замуж. Последнее письмо, что я от нее получила, было из Парижа... — Милодора взглянула на Карнизова. — Что вас так удивляет? Моя матушка всегда была очень хороша собой. Я удивляюсь, почему ее не увезли еще дальше. Многие не прочь улучшить свою кровь за счет русских красавиц... А идеи... — Милодора была рада разочаровать поручика. — Идеи принадлежат мне. Кое-что я черпала из книг. У Федора Лукича, моего супруга, собралась довольно обширная библиотека, если вы обратили внимание. Но не будете же вы, в самом деле, арестовывать книги. Или вы откопаете и поместите в каземат Федора Лукича?...

Карнизов, пропустив эту колкость мимо ушей, сделал в какой-то графке прочерк.

—Свободный образ мыслей вы, конечно, ни от кого не заимствовали?

—Как всякий взрослый самостоятельный человек я вольна мыслить. Разве мыслить у нас возбраняется?

Карнизов едко улыбнулся:

—Но не до такой же степени... — и тут взгляд его как бы налился тяжестью. — А какое влияние, сударыня, имел на вас граф?

—Какой граф? — насторожилась Милодора.

—Комедию разыгрываете? — зло усмехнулся Карнизов.

—У меня много знакомых графов.

Поручик так и сверлил ее глазами:

—Тот граф — старый. Вы отлично понимаете, кого я имею в виду.

Милодора пожала плечами:

—Он все больше молчал. Он старый человек, как вы изволили заметить. И ему, должно быть, скучны были мои чтения. Он предпочитал на них подремать.

Карнизов откинулся на спинку стула:

—Так невежливо с его стороны не высказать свое мнение даме. И это при том, что дама с нетерпением ждала его оценки — уважаемого, умного, влиятельного в свете человека. Вы не находите, что тут есть какая-то неувязка? Мне представляются неубедительными ваши слова.

Милодора не ответила.

Поручик, чтобы приблизиться к Милодоре, лег грудью на стол:

—Дайте мне свою руку.

—В каком смысле?

—Протяните руку, сударыня.