Петербуржский ковчег

— Это весьма кстати. Анатомирование любит аудиторию — так говаривали еще мои учителя.

Художник пригласил:

— Подходите поближе. Будет виднее. Однако Аполлон остановился в некотором отдалении.

— Отсюда тоже видно неплохо...

— Вы можете присесть на скамью, молодой человек, ежели вам дурно... — доктор Федотов указал куда-то в угол.

— Нет. Все хорошо, — Аполлон крепился духом, но этот ужасный запах был, кажется, непереносим.

— Какая-то бледность, — Василий Иванович критически всматривался в лицо Аполлона. — Не придется ли нам приводить вас в чувство!...

— Это с непривычки, — Аполлон остался стоять.

— Вот видишь, Миша, — обратился Федотов к художнику. — А ты с непривычки упал на пороге...

Холстицкий стушевался, но возражать не стал. Доктор Федотов кивнул Аполлону:

— Ежели все-таки вам станет дурно, постучите себе слегка вот здесь... — он показал большим пальцем на трупе место в верху живота. — Тут, знаете, нервное сплетение... Быстро придете в себя...

И он начал пилить...

Не то пила была мастерски заточена, не то замороженное тело так легко пилится, анатом сделал всего несколько резов, — а уж распилил бедро чуть выше колена. Не останавливаясь, он сделал еще несколько резов и отделил кругляш шириной примерно в два пальца. Через пару минут — еще такой же. Потом еще и еще — до тех пор, пока все бедро не оказалось распиленным на кругляши... Эти фрагменты Федотов разложил перед Холстицким на скамье на специальной подставке и указал мизинцем:

— Вот, смотри!... Здесь, здесь и здесь... все одна мышца — стройная. Видишь, как крутится! Это надо показать... Хоть грамотно, хоть нет, но чтобы было понятно человеку несведущему в анатомии. Вот, нашему гостю, например...

Холстицкий взялся за кисти. Федотов какими-то веселыми глазами посмотрел на Аполлона:

— Все хорошо, молодой человек?.. Тогда идем дальше...

Получив утвердительный ответ, анатом подхватил свою страшную пилу и принялся пилить у трупа голову — по надбровным дугам к вискам и еще ниже, к затылку. Голова нависала над краем стола и пилить было удобно, да и сноровка у Федотова была, — должно быть, процедуру эту он проделывал не первый раз.

Сделав надпил черепа по периметру, Василий Иванович отложил пилу и взялся за долотце.

Осматривая острие на свет, сказал:

— А госпожа Милодора, значит, еще не приехала... Иначе нам не видеть бы вас здесь, Аполлон Данилович...

— Почему вы так заключили? — Аполлон ни-как не ожидал, что будет разговаривать здесь, при этих ошеломляющих манипуляциях доктора, о Милодоре. — Разве я похож на открытую книгу?..

— Все, у кого неспокойно на сердце, похожи на открытую книгу. А уж особенно те, у кого в сердце нежное чувство. Простите, конечно, что я об этом заговорил...

Аполлон пожал плечами и промолчал. Господин Федотов попробовал острие долота пальцем и удовлетворенно хмыкнул:

— Надо быть слепым, молодой человек, чтобы не видеть вашего трепетного отношения к Милодоре. Но, поверьте, ваше чувство нельзя назвать безответным. Со стороны это хорошо видно. Правда, Михаил?..

Художник вздохнул:

— Увы, на меня Милодора и не взглянула. Федотов продолжал:

— Все у вас будет хорошо, Аполлон Данилович. Это вам даже Настя сказала. Помните?..

— Она немного странная девочка, — кивнул Аполлон.

— А госпожа Милодора... — доктор с минуту примеривался долотом к надпилу. — Ей, должно быть, понадобилось побыть немного одной: заглянуть внутрь себя, одуматься, взвесить. Знаете ведь, как это бывает... Настоящее чувство приходит не каждый день...

Острием долота Федотов подцепил крышку черепа и нажал на рукоятку. Крышка отскочила со звонким треском, очень напоминающим треск скорлупы ореха, и обнажился розовато-серый мозг, опутанный прозрачной оболочкой, как паутинкой. В бороздках между извилинами можно было рассмотреть что-то вроде сукровицы... С какой-то не совсем приличествующей моменту нежностью, а может, с почтением Федотов погладил ладонью обнаженный мозг.

У Аполлона было сейчас такое странное чувство, будто доктор Федотов анатомирует не чье-то постороннее тело, а именно его, что именно ему — Аполлону — доктор распилил сейчас голову и рассматривает его мозг, и прочитывает его мысли — тайные, заветные — мысли, которые Аполлон и сам от себя прятал, ибо даже не смел надеяться... на то, что оказал на Милодору столь сильное впечатление...

О как приятны Аполлону были эти слова! Как желалось ему, чтобы слова эти хотя бы наполовину соответствовали истине!...

Федотов даже не попробовал вытащить мозг; должно быть, требовалось немало времени, чтобы мозг оттаял.

Доктор сказал:

— Вы, Аполлон Данилович, произвели на нее сильное впечатление...

При этих словах Аполлон невольно вздрогнул: будто лекарь, действительно, перебирал его мысли. Но Федотов не заметил реакции Аполлона, поскольку рассматривал в данную минуту мозг.

Федотов с задумчивым видом продолжал:

— Я думаю, это понял и граф Н. Не случайно он почти перестал появляться в доме. Умный человек. Понимает, как она молода... как вы молоды.