Петербургский сыск. 1870 – 1874

– В описи отсутствует духовое завещание, – хозяин кабинета продолжал ходить вдоль стола, – чтобы в столь почтенном возрасте не подумать о продолжателе дела. Это крайне странно. Вот что, мне необходимо знать: у кого лечился почтенный старец.

– Понял, – помощник скрылся за дверью.

«Слишком просто получается, – думал Путилин, глядя в окно, – а по—другому не выходит. Вполне может быть, может быть».

Через час доктор Гроттен сидел перед хозяином кабинета. Он был полон сил, средних лет, сидел прямо, словно проглотил острую шпагу. Только глаза недобро блестели за стеклами пенсне.

– Я прошу прощения, Отто Францевич, за беспокойство, но обстоятельства складываются так, что мне необходимо с Вами побеседовать.

– О да, я к Вашим услугам, – доктор говорил без акцента, его предки давно переселились в Россию.

– Вы, наверное, уже слышали о несчастье, постигшем одного Вашего пациента.

– Это такое горе, бедный старый человек!

– Судя по капиталам, не так уж беден.

– Я не в том смысле, – возмутился Гроттен.

– Я тоже, но вернемся к нашему разговору. Господин Гроттен, Вам что—нибудь известно о духовном завещании?

– Конечно, – удивился доктор, – оно всегда лежало в шкатулке в спальне Никиты Ивановича.

– Вы знаете, что там было написано?

– Конечно, я же ставил под ним свою подпись, как свидетель, что Никита Иванович в полном рассудке и здравии. Его под диктовку господина Чернова писал коллежский асессор Макар Федорович Спицын, заверял второй подписью протоиерей Василий Яковлевич Виноградов.

– Когда была составлена духовная?

– Третьего дня я был по вызову у господина Чернова, он разнервничался после разговора с племянником, который ведет разгульный образ жизни. Постоянно в долгах, Никита Иванович взял заботу о его воспитании в память раноушедшей сестры, но господин Кислицын не исправим. Карточные долги, дамы, весь набор, как выражался молодой человек, истинного офицера.

– Что говорилось в завещании?

– Никита Иванович не был памятливым человеком, я думаю, завещание составлено в минуту раздражения. Он все свои капиталы завещал Александро—Невской лавре, он бы его уничтожил. В старом, написанном несколько лет назад, наследником становился племянник.

– Интересно, но не найдены ни старое, ни новое завещание.

– Не могу ничего сказать, – развел руками доктор.– Я рассказал все.

– Спасибо, Отто Францевич, и будьте любезны, подпишите протокол и прошу прощения за беспокойство.

Картина вырисовывалась, но не складывались некоторые штрихи.

– Иван Дмитриевич, – перед начальником сидел агент, – вот показания дворника соседнего дома, он видел, как господин Кислицын дважды в роковой вечер навещал дядю. Первый раз он приехал на извозчике и в раздражении, а второй тайком через задние дворы.

– Дворник хорошо его разглядел? Ведь было темно, да и освещение слабое?

– Нет, он уверен. С господином Кислицыным они сталкивались неоднократно.

– Как с арестантом?

– Его фамилия Богров Семен Яковлев, писарь обвинен в краже казенных денег, отбывал наказание в Литовском замке. Маленького роста, худосочный. Сейчас проверяем питейные заведения, трактиры.

– Если у нашего злодея появились деньги, то проверьте и дома терпимости. Может, забрел туда.

В шесть часов возмущенный подпоручик Кислицын ходил большими шагами по кабинету Путилина.

– Я не понимаю: зачем меня привезли в это гнусное заведение? У меня злодейски убили благодетеля, единственного близкого человека. Вы же творите безобразие, я напишу жалобу прокурору.

Иван Дмитриевич спокойно сидел на рабочем кресле, его занимали другие мысли, он рассматривал сапоги вышагивающего. По размеру, по крайней мере, на глаз, сходны, осталось подковку проверить, но это еще успеется.

– Господин подпоручик, Вы присядьте. Разговор предстоит нелегкий.

Кислицын заскрежетал зубами, но присел, снял перчатки вначале с левой руки, потом с правой, оперся на эфес сабли.

– Я Вас, милостивый государь, слушаю.

– Похвально, похвально.

– Я не понимаю: почему я здесь?

– Господин Кислицын, у Вас убит близкий родственник, которому Вы обязаны всем и который третьего дня лишил Вас наследства…

– Что за гнусная ложь! – Вскочил подпоручик. – Клевета!

Иван Дмитриевич устало смотрел на собеседника.

– Присядьте, легче будет разговаривать. Ваш дядюшка действительно переписал духовную в присутствии трех свидетелей.

– Это ни о чем не говорит. Дядя любил меня и просто хотел, чтобы я изменил свое поведение, поэтому решил меня проучить. А духовной уже нет.

– Откуда Вы знаете?

Офицер замер с открытым ртом, недоумевая, как проговорился.

– Я подскажу, – Путилин хитро прищурился, – Вы же вчера его взяли.

У Кислицына поникли плечи, он как—то на глазах стал меньше.

– Да, это я взял духовную, – деревянным языком произнёс подпоручик, и лицо его налилось красным цветом.

– Я знаю, – произнёс Иван Дмитриевич, – Вы взяли и старую духовную, и новую.

– Да, это я.

– Вы оставили следы на полу и Ваша рука приметная, остались от нее кровавые следы на рукоятке топора и Вас видели у дядюшки, которого вчера Вы навестили дважды. Один раз на извозчике, а второй раз тайком.

Офицер сидел, понурив голову.

– Уведите, – распорядился Путилин.