Петербургские трущобы. Том 2

И мысль Осипа Гречки сама собою возвращалась все к той же первоначальной и заветной думе о побеге.

Несколько дней таил он про себя эти мысли, все выглядывал да придумывал умом-разумом, кого бы ему посподручнее выбрать в товарищи, и наконец решил, что надежнее всех, кажись, будет Дрожин, а буде Дрожин откажется, то можно за Фомку-блаженного приняться.

Однажды, улучив минуту, он при встрече, по секрету, сообщил свои намерения старому жигану.

Старый жиган раздумчиво потупил голову и наконец махнул рукой как на дело совсем ему неподходящее.

– Нет, брат, помогай тебе Микола-святитель одному бежать, а меня уж не замай, – ответил он Гречке. – Я уж лучше, как быть должно по закону и во всей правиле, в Сибирь пройдусь.

– Как!.. Нешто так-таки, как голодная[1] решит?! – изумился Гречка.

– И впрямь. Как решит, так и будет.

– Да что ж это такое?.. Али уж так, по век свой покаяться задумал?

– Для чего каяться? Смертный конец не пришел еще.

– Так рази начальству поблажать?

– А что же? Для чего не поблажить ему маленько? Хотят меня в Сибирь, примерно, – что ж, что удовольствие можно им сделать, пущай, как малые ребятишки, побалуют со мною – уж так и быть, потешу их, прогуляюсь; а из Сибири убегу. Авось либо там, либо здесь повидаемся еще с тобою, милый человек ты мой!

Гречка только плечами пожал.

– А эдак-то что бежать! – продолжал пояснять ему Дрожин. – Убежишь, а тут тебя, того гляди, и принакроют, не хуже русака под кочкой. Этак бежать никакого удовольствия нету. А вот – дойти до места да оттелева дернуть, ну, это точно что дело! Раздолье, по крайности, будет, а иначе я не люблю и не согласен.

Он опять потупился и подумал с минуту.

– А мы вот как, брат, устроимся с тобою, коли хочешь! – предложил старый жиган, набредя на подходящую мысль. – Пущай нас прежде, как след, решат по закону да на Владимирку погонят; а как перевалимся за бугры, дело-то там обнакновенно повольготнее пойдет, ну, так вот там уж где-нибудь за Тобольским, при подходящем случае, мы и ухнем вместе. Сторона-то, брат, там привольная, богатеющая сторона. Идет, что ли, на это?

– Н-нет, не ходит, дядя жиган, – неподходящее…

– Ну, а инак я не согласен! Да и что! С вами-де водиться, что в крапиву садиться! – порешил бывалый варнак, отходя от Гречки.

Тот остановил его за рукав.

– Только, чур, дядя, язык-то у колокола подвяжи про энтот случай, чтобы никто из товариства ни-ни!

Дрожин скосил губы в пренебрежительную улыбку.

– Что я, – просвирня тебе аль посадская баба? – возразил он слегка оскорбленным тоном, – слава те Господи, не первый год варначить: колокольню в исправности привык держать да и тебя еще, дурня, поучить могу.

И он отошел от Гречки с чувством некоторой обиды на его неуместное предостережение.

Дело с Фомушкой обошлось несколько проще.

– Вот что скажу я тебе, приятель, – ответил он на Гречкино предложение, – мне пока еще не рука ухать из «дядина дома», потому – неизвестен я, как меня решат. Верней, что с нижающей благодарностью отпустят[2]; а коли проще, старую золу разгребать начнут, – ну, так не грех и попытаться, а то, гляди, себе только хуже натворишь. Хочешь пообождать малость – считай меня за барина[3]; одначе ж я все-таки наперед желаю другого манеру попытать – может, и склеится.

– Какого такого манеру?

– Э, брат, лакома тетка до орех, да зубов нету! – возразил ему Фомушка. – Никак невозможно в том открыться, потому всяк Еремей про себя разумей! А вот поживи, так, может, и увидишь, какой такой этот манер мой.

Таким образом, и в отношении блаженного Гречка мог рассчитывать только вполовину, да и то не наверное. Неудачи подмывали его еще более, разжигая неугомонную жажду воли вольной. Он был упрям, и что раз, бывало, задумает, то уж норовит во что бы то ни стало исполнить. Снова начал Гречка выгадывать себе подходящего товарища и раздумывать о средствах к побегу. Слышал он, как одному хвату, несколько лет тому назад, в темную ночь удалось пробраться на тюремный чердак, с чердака на крышу, а с крыши – по веревке на улицу – в Тюремный переулок спуститься. Ходили меж арестантами тоже слухи и о том, будто под пекарней есть подземный проход, который спускается в водосточную трубу, впадающую в Крюков канал, и будто этот проход исподволь весьма долгое время прорывали три арестанта-хлебопека; да беда: в то же время говорили, что начальство однажды пронюхало про эту потайную работу подземных кротов, когда она была уже доведена почти до самого конца, и немедленно же снова засыпало землею да грузом кротовую нору, а самих кротов послало рыть другие норы в мать-Сибирь забайкальскую. «Ройся, мол, там невозбранно, сколько душе твоей захочется!»

Однако все эти способы представляли слишком мало удобств – надо было изобрести какой-нибудь новый, собственный, и Гречка целые дни и целые ночи бессонные строил в голове своей разные проекты.