Петербургские трущобы. Том 1

– А ты его знаешь? – вопросил блаженный, который имел привычку тыкать всем и каждому без разбору.

– Оченно даже, можно сказать, коротко, – амбициозно заметил Иван Иванович, несколько задетый этим тыканьем.

Фомушка налил ему рюмку. Амбиция господина Зеленькова смягчилась: он почувствовал даже некоторую всепрощающую теплоту относительно Фомушки.

– Знаком, стало быть? – в виде пояснения спрашивал последний.

– Личным пользуюсь… комиссии всякие справлял, как, значит, закладывать поручали господишки разные.

– К самому, стало быть, хаживал?

– Хаживал, и на фатере бывал; а живет он мерзостно – скупость-то что значит!

– Большую фатеру держит?

– Три комнаты да кухня.

– Бобылем живет али есть кто при нем?

– Окроме куфарки – никого; две персоны, стало быть; да сын иногда захаживает.

Фомушка слегка толкнул Гречку. Тот как бы невзначай крякнул: «Смекаем, мол». Но от зоркого глаза Ивана Ивановича это незаметное движение не ускользнуло. «Что-нибудь да неспроста», – сообразил он мысленно и покосился на Спицу, но захмелевший майор очень благодушно почивал, откинувшись на спинку стула.

– А недурно бы эдак тово… запустить лапу в сундучок к Морденке-то? Кабы добрый человек нашелся! – прицмокнув языком, схитрил Иван Иванович, не относясь собственно ни к кому из присутствующих.

– Соблазн! – со вздохом и столь же безотносительно откликнулся Фомушка.

Гречка ни словом, ни знаком не выразил своего участия в мысли Зеленькова; он только сдвинул свои брови да понуро потупился.

Прошла минута размышления.

– А где он живет? – неожиданно спросил блаженный. Зеленьков быстро, но пристально вскинул на него сообразительный взгляд.

– Н… не знаю, право, где теперь… давно уже не был… не знаю… Слыхал, что переехал, – нехотя отвечал он каким-то сонливо-апатическим тоном и для пущей натуральности даже зевнул.

Фомушка опять толкнул локтем своего соседа и наполнил рюмки.

– Это вы для меня-с? Чувствительнейше благодарен и на том угощении, – отказался Иван Иванович, решась быть осторожнее.

– Да ты пей, милый человек… будем мы с тобою други называться, – убеждал нищий, насильно тыча ему расплесканную рюмку.

– Душа меру знает… Как перед Богом – не могу, – вежливо расшаркался Зеленьков с видом сердечного сожаления и застенчиво стал тереть обшлагом свою пуховую шляпу.

– Ну, была бы честь предложена – от убытку Бог избавил, – полуобидчиво заключил блаженный и с размаху хлобыстнул одну за другой обе рюмки.

Иван Иванович окончательно расшаркался и отошел к китайскому бильярду, именуемому во всех заведениях этого рода «биксом».

– А ведь мухортик-то[198] — штука, – вполголоса отнесся блаженный к своему товарищу. – Смекалку, ишь ты, как живо распространил… Из каких он?

– Надо полагать, из алешек[199], – сказал Гречка.

– А может быть, из жоржей[200].

– Гм… Может, и оно! Я его кой-когда встречал-таки… Коли из жоржей, так, стало быть, на особняка идет[201], – размышлял Гречка.

– А мы его, милый человек, захороводим[202], потому – польза.

Гречка подумал и согласился на это предложение. Фомушка пожелал поверить свои соображения и узнать обстоятельнее, кто и что за птица сидевший с ними человек, для чего растолкал почивавшего майора.

– Отменный человек, полированный человек, – хрипло пробормотал майор, пытаясь снова уснуть безмятежно. Остальные сведения, кое-как добытые от него Фомушкой, заключались в фамилии Ивана Ивановича да в том, что Иван Иванович – человек, нигде не служащий, а занимающийся разными комиссиями.

– Дело на руку, – решили товарищи и отправились к Зеленькову с бесцеремонным предложением насчет Морденкиных сундуков, основываясь на его же мнении, что недурно бы запустить туда лапу.

Подобный опрометчивый поступок со стороны таких обстрелянных воробьев для человека, не знакомого с нравами и бытом людей этого разряда, может показаться более чем странным. А между тем, невзирая на великую свою хитрость и осмотрительность, заурядные мошенники отличаются часто совсем детскою, поражающею наивностью. Но в этом случае не совсем-то наивность и опрометчивость руководили поступком двух приятелей. «Он нас не знает, мы его не знаем; деньги нужны всякому – никто себе не враг; а попадется да проболтается – знать не знаем, ведать не ведаем; и с поличным люди попадаются, да вывертываются благодаря незнайке, так и мы авось увернемся. Бог милостив». Таким или почти таким образом формулируются соображения мошенников в обстоятельствах, подобных настоящему. Убеждение, что смелость города берет, и возможность отпереться и не сознаваться при самых очевидных уликах помогают им сходиться для общего дела с людьми, почти им незнакомыми, но в которых они провидят известную дозу существенной пользы.