Петербургские трущобы. Том 1

– Скажите, пожалуйста, кто эта несчастная женщина? – осведомилась княгиня, почувствовав сострадание к Бероевой.

– А ничего-с! как есть ничего! – с нагло-паяснической ухмылкой мотнул головой Хлебонасущенский.

– Бедная!.. Мне очень жаль ее, – продолжала соболезновать княгиня, – она так несчастна… горя у нее столько в лице…

– Ничего, пройдет-с!.. «Кто горя не пытал, тот жизнью не живал», – сказал один стихотворец.

– Скажите, что же с ней теперь сделают?

– На Конную повезут.

– Куда? – с удивлением переспросила княгиня, не понявшая этого выражения.

– На Конную площадь, Рождественской части, второго квартала, где ихнего брата обыкновенно публичному позору предают, – пояснил великий юрист, которого все еще не покидало светлое настроение духа по поводу удачного окончания «малоприятной истории».

Слабонервную княгиню не шутя покоробило от этого объяснения дальнейшей перспективы, какая предстояла Бероевой.

– Нет, это уж слишком!.. – быстро воскликнула она, в волнении поднявшись с кресла. – Это наказание ведь все-таки будет связано с нашим именем!.. Я не хочу этого, положительно не хочу!.. Да и для нее тоже слишком жестоко… Она и без того наказана…

– Хе, хе, хе!.. Сострадательное сердце иметь изволите, матушка! – И Хлебонасущенский, при сей оказии, отправил в обе ноздри добрую понюшку душистого табаку, слегка отвернувшись бочком от княгини. – А вы не тревожьте себя понапрасну, – продолжал он, отряхая пальцы, – мы ее сумасшедшею сделаем!

– Как сумасшедшею? – пуще прежнего изменилась княгиня.

– А так-с, как обыкновенно бывают сумасшедшие.

– Я не понимаю вас, мой милый…

– Хе, хе, хе!.. Оно точно что – хитрая штука, ваше сиятельство; ну да ведь на то мозги у человека. Я уж эту удочку успел закинуть в показаниях его сиятельства князя Владимира Дмитриевича. Внушил-с! внушил то есть, что покушение и все это прочее, так сказать, сделано в потемнении рассудка, что Бероева, значит, сумасшедшая и оттого понапрасну оговаривает себя и других в противозаконной связи и в ребенке каком-то… Это, значит, ей все в мечтах представлялось, а она за действительность принимает… С таковым моим взглядом и медицинское показание доктора Катцеля отчасти согласуется.

Княгиня слушала великого юриста с возрастающим изумлением и любопытством.

– А если эта женщина в здравом рассудке? – возразила она.

– Ну так что ж, что в здравом? Ну и пущай ее на здоровье!.. Мы в этом ей не препятствуем!.. С Богом!

– Так как же сумасшедшею ее после этого сделать?

– А уж у нас на то мастера есть такие… Через освидетельствование обыкновенно это делается; ну и медики при сем случае тоже… Да это уж пустячное дело, статья третьестепенная!

– И что же потом с нею сделают?

– Обыкновенно что – в сумасшедший дом посадят, лечить будут…

– Но это ужасно! – как бы про себя заметила княгиня с содроганием, нервно шевельнув плечами.

– Ничего тут ужасного нету, ваше сиятельство, – невозмутимо возразил Хлебонасущенский, – что ж такое? Там очень хорошо содержат, и притом даже очень благородные люди сидят… гимнастикой развлекают их, чтение, музыка даже… пища хорошая и все такое – в отменном виде содержатся!.. А ежели супруг пожелает взять ее к себе обратно, то и в этом ему препятствия не окажется: можно будет устроить так. Это даже, я нахожу, прекрасный исход всему делу! – заключил Полиевкт Харлампиевич, – потому – иначе ее репутация сильно пострадала бы, да и в ссылку еще отправили бы, с семейством навеки разлучили бы, а теперь это дело будет и для нас, и для нее безобидно: и закон утолен, и граждане помилованы. Так-то-с!

На княгиню, однако, эта картина благоденствия в сумасшедшем доме мало произвела утешительного действия. Она сидела, погрузясь в серьезную задумчивость. Из рассказа Хлебонасущенского и из признаний, вынужденных ею у сына, она знала почти вполне настоящую историю в том виде, как происходило дело в действительности и как извратили его на следствии. С настоящего же часа, после того как сама увидала убитую горем Бероеву, ей стало жаль эту женщину; голос совести мучительно заговорил в душе княгини, борясь с чувством страха за честь ее сына и ее фамилии. Ей сильно бы хотелось теперь сделать что-нибудь хорошее для Бероевой, чтобы облегчить ее дальнейшую судьбу и тем успокоить внутреннего червяка, который с этой минуты стал сосать ее сердце.

Хлебонасущенский по-своему объяснил себе это тяжелое раздумье.