Петербург - нуар. Рассказы

Мимо прошла пара иностранцев, мужчина расслабленно поглаживал женщину в шикарном вечернем платье по голой спине. Парочка явно рассчитывала на долгую приятную ночь, которая должна была достойно завершить их прогулку.

— Ну, куда отправимся? — Маша надеялась на вечер в хорошем клубе, качественный джаз, да и выпить было бы неплохо, нервы расшатались совсем.

— Сегодня мне хочется побродить, — сказал Сева.

Вот тебе и на! Такие желания Машиного друга посещали редко, и она смирялась, но сейчас это было особенно некстати. Она попыталась склонить Севу пойти хотя бы в сторону центра. Но он взял ее за руку и, шутливо приказывая, повел за собой. Как всегда в таких случаях, они блуждали по Коломне — в этом районе Сева жил в детстве, пока не прикупил этажик неподалеку от Дворцовой. Временами попадались прекрасно отреставрированные строения, но целые отрезки, как и в старину, занимали доходные дома, ставшие прибежищем пришлых людей, которые отстраивали и драили город. Коломна, где рехнулся бедный пушкинский Евгений, оставалась Коломной, а речка Пряжка, как и прежде, несла свои воды мимо печально известного желтого дома и музея-квартиры Блока. Музею — музеево, но сумасшедших скоро расселят, нечего им в центре города с ума сходить, а в освободившемся здании сделают желтые вип-апартаменты. Даже Хармсу, несчастному пациенту сей больнички имени Святого Николая Чудотворца, в жутких снах такое не снилось.

Коломна была, наверное, последним районом в центре, где многие дворы еще не запирались и на воротах не стояли мощные кодовые замки. Сева часами таскал Машу по дворикам и тайным лазам. Она не любила ходить здесь по вечерам и сейчас утешалась только тем, что наверняка за ними по пятам незаметно следует телохранитель. Про себя она чертыхалась: ну куда его несет! Человек, перед которым откроется любая дверь и которого везде примут с почетом, таскается по улицам и целуется в чужих заплеванных подъездах! Почему он никогда не спросит, нравится ли ей заниматься с ним черт-те чем на лестничных клетках, куда вот-вот кто-нибудь мог зайти? Правда, сама Маша никогда не протестовала, и не так ей был важен его быстрый молчаливый напор, как следовавшее за этим размягчение и слабость, разливавшаяся по его лицу. Иногда он даже рыдал, она не рассказывала про это никому, но гордилась его слезами безмерно. Телесное ее почти не волновало, и эта холодность была в ней с самого начала их романа, но, может быть, большее наслаждение, чем кому-то плотские радости, ей приносило осознание того, что она владеет полностью, пусть недолго, этим всемогущим и сильным мужчиной. Откуда же ей было знать, что он ни секунды не был ее, всю жизнь он был рабом только одной страсти, которую, правда, именно она могла понять, если бы захотела, — стремления к власти.

Не любовь так смягчала его черты и доводила до слез, а наслаждение неограниченной властью над ее дыханием и жизнью. Сегодня на пустом чердаке, куда он ее привел, страсть его разгорелась необыкновенно, ибо он знал, что скоро конец.

В какой-то момент их свидания он резко схватил Машу на руки и закружил, а потом, словно оцепенев, уронил на пол. Она ждала, что Сева поможет ей подняться, но он отошел в сторону и, не двигаясь, смотрел, как она лежит на полу, измазанная в пыли. Потом Сева спохватился, подал руку. «Извини», — сказал он и поцеловал Машу в лоб.

Кончено. Она была в прошлом. Как и все, которые стерты, все, кого он обыграл.

Но тут еще как назло — этого только не хватало — из кармана брюк у него выпала фотография. На фотографии — бледная кордебалетная моль с веснушками в натуральном виде. Ню.

Просто смотреть не на что. Лучше бы и не фотографировалась. Видно, сам снимал, сидит на диване у него на кухне и грудь, дрянь, прикрыла руками. До чего ему приперло, фотографию с собой носит.

Маша стала кричать, обзывать Севу плохими словами, которые неизвестно откуда всплыли, раньше она мат никогда не употребляла. Они поссорились зло и грубо, а самое ужасное, что под конец он сказал ей с самым настоящим презрением: «Кто ты такая? Взгляни на себя — банальная пэтэушница!»

Он застегнул штаны и выбежал, петляя дворами.

Маша осталась. Посидела еще немного, глядя прямо в стену, потом осторожно, медленно спустилась в темноте и вышла на Союза Печатников. Она шла к себе домой, все время спотыкаясь о строительный мусор. Шла туда, дальше — за Театральную площадь, за памятник Римскому-Корсакову, а потом еще минут десять по ночным улицам, но там уже не так страшно. Остановилась на Крюковом канале. Только что на мосту она ждала здесь Севу… сколько прошло? Часа два-три? Или этого не было никогда?