Петербург

- "Где?"

- "В Венеции..."

- "Прошло тридцать лет!.."

Воспоминание о туманной лагуне, об арии, рыдающей в отдалении, охватило его: тому назад тридцать лет. Воспоминания о Венеции и ее охватили, раздвоились: тому назад - тридцать лет; и тому назад - два с половиною года; тут она покраснела от воспомина-нья некстати, которое она прогнала; и другое нахлынуло: Коленька. За последние два часа о Коленьке позабыла она; разговор с сенатором вытеснил все иное до времени; но за два часа перед тем только о Коленьке она и думала с нежностью; с неясностью и досадой, что от Коленьки - ни привета, ни отзыва.

- "Коленька..."

Они вступили в гостиную; отовсюду бросились горки фарфоровых безделушек; разблистались листики инкрустации - перламутра и бронзы - на коробочках, полочках, выходящих из стен.

- "Коленька, Анна Петровна, ничего себе... так себе... поживает прекрасно", - и отбежал - как-то вбок.

- "А он дома?"

Аполлон Аполлонович, только что упавший в ампирное кресло, где на бледно-лазурном атласе сидений завивались веночки, нехотя приподнялся из кресла, нажимая кнопку звонка:

- "Отчего он ко мне не приехал?"

- "Он, Анна Петровна... мме-емме... был, в свою очередь, очень-очень", - запутался как-то странно сенатор, и потом достал свой платок: с трубными какими-то звуками очень долго сморкался; фыркая в бачки, очень долго в карманы запихивал носовой свой платок:

- "Словом, был он обрадован".

Наступило молчание. Лысая голова там качалась под холодною и длинноногого бронзою; ламповый абажур не сверкал фиолетовым тоном, расписанным тонко: секрет этой краски девятнадцатый век утерял; стекло потемнело от времени; тонкая роспись потемнела от времени тоже.

На звонок появился Семеныч:

- "Николай Аполлонович дома?"

- "Точно так-с..."

- "Мм... послушайте: скажите ему, что Анна Петровна - у нас; и просит пожаловать..."

- "Может быть, мы сами пойдем к нему", - заволновалась Анна Петровна и с несвойственною ее годам быстротой приподнялась она с кресла; но Аполлон Аполлонович, повернувшись круто к Семенычу, тут ее перебил:

- "Ме-емме... Семеныч: скажу-ка я..."

- "Слушаю-с!.."

- "Ведь жена то халдея - полагаю я - кто?"

- "Полагаю-с, - халдейка..."

- "Нет - халда!.."

- "Хе-хе-хе-с..."

- "Коленькой, Анна Петровна, я недоволен..."

- "Да что вы?"

- "Коленька уж давно ведет себя - не волнуйтесь - ведет себя: прямо-таки - не волнуйтесь же - странно..."

- "?"

Золотые трюмо из простенков отовсюду глотали гостиную зеленоватыми поверхностями зеркал.

- "Коленька стал как-то скрытен... Кхе-кхе", - и, закашлявшись, Аполлон Аполлонович, пробарабанил рукою по столику, что-то вспомнил - свое, нахмурился, стал рукой тереть переносицу; впрочем, быстро опомнился: и с чрезмерной веселостью почти

выкрикнул он:

- "Впрочем - нет: ничего-с... Пустяки".

Меж трюмо отовсюду поблескивал перламутровый столик.

БЫЛО СПЛОШНОЕ БЕССМЫСЛИЕ

Николай Аполлонович, перемогая сильнейшую боль в подколенном суставе (он таки порасшибся), чуть прихрамывал: перебегал гулкое коридора пространство.

Свидание с матерью!..

Вихри мыслей и смыслов обуревали его; или даже не вихри мыслей и смыслов: просто вихри бессмыслия; так частицы кометы, проницая планету, не вызовут даже изменения в планетном составе, пролетев с потрясающей быстротой; проницая сердца, не вызовут даже изменения в ритме сердечных ударов; но замедлись кометная скорость: разорвутся сердца: самая разорвется планета; и все станет газом; если бы мы хоть на миг задержали крутящийся бессмысленный вихрь в голове Аблеухова, то бессмыслие это разрядилось бы бурно вспухшими мыслями.

И - вот эти мысли.

Мысль, во-первых, об ужасе его положения; ужасное положение создавалось теперь (вследствие пропажи сардинницы); сардинница, то есть бомба, пропала; ясное дело - пропала; и, стало быть: кто-то бомбу унес; кто же, кто? Кто-нибудь из лакеев; и - стало быть: бомба попала в полицию; и его - арестуют; но это - не главное, главное: бомбу унес - Аполлон Аполлонович сам; и унес в тот момент, когда с бомбою счеты были покончены; и он - знает: все знает.

Все - что такое? Ничего-то ведь не было; план убийства? Не было плана убийства; Николай Аполлонович этот план отрицает решительно: гнусная клевета - этот план.

Остается факт найденной бомбы.

Раз отец его призывает, раз мать его - нет, не может знать: и бомбы не уносил он из комнаты. Да и лакеи... Лакеи бы уж давно обнаружили все.А никто - ничего. Нет, про бомбу не знают. Но - где она, где она? Точно ли он засунул ее в этот стол, не подложил ли куда-нибудь под ковер, машинально, случайно?

С ним такое бывало.

Чрез неделю сама собой обнаружится... Впрочем, нет: о своем присутствии где-нибудь она заявит сегодня - ужаснейшим грохотом (грохотов Аблеуховы решительно не могли выносить).

Где-нибудь, может быть, - под ковром, под подушкой, на полочке о себе заявит: загрохочет и лопнет; надо бомбу найти; а теперь вот и времени у него нет на поиски: приехала Анна Петровна.