Пестрота отражений (СИ)

Оставив мужиков пасти новорожденную, я возвращаюсь к пациентке. Склоняюсь к ней послушать дыхание. Мне кажется, оно не очень ровное. Я сразу кидаюсь щупать пульс, но откуда он там… Проверяю живот — там всё идеально, и разрез уже начинает зарастать. Я почти вижу, как кожа затягивается. Ещё бы, она вон Чачу лечит одним своим присутствием… Правда, если на ней так здорово всё заживает, мне не очень понятно, почему её смерть в результате естественных родов была так уж неминуема… Конечно, если бы мелкая стала выдираться, то, наверное, повредила бы и внутренние органы, а не только стенку живота, но разве бы и они не зажили?.. Хотя что я вообще знаю об анатомии речных дев? Мало ли как у неё органы работают, да и работают ли или это всё чистая имитация…

Тут Камышинка с шумным вдохом садится на столе. Я от неожиданности отпрыгиваю, поскальзываюсь на воде, выплеснувшейся из ванночки, и ляпаюсь на пол в позе куклы.

Вид у Камышинки диковатый — такие же, как у ребёнка, круглые безумные глаза и ощеренный рот, намного шире, чем бывает у людей.

— Тише, тише, — принимаюсь увещевать я, поднимаясь и потирая зад. — Всё хорошо. Операция прошла успешно, девочка с Чачей.

Камышинка продолжает шумно дышать, но, немного осмотревшись и узнав меня, успокаивается и меняет лицо обратно на человеческое. А Чача, наверное, очень хороший муж: либо он никогда не доводил свою жену до кусачего состояния, что похвально за восемь-то лет, либо он в принципе не против, что жена иногда превращается в пиранью.

Она неохотно ложится обратно, и я рискую подойти поближе.

— Как вы себя чувствуете?

— Вроде ничего, — неуверенно говорит она. — Живот болит немножко. Не страшно. А сколько я спала?

— Несколько часов, — отвечаю я. Хозяевам леса на несколько дней хватает, но у них вроде бы в тканях и силы поменьше, по крайней мере, на глаз, вооружённый микроскопом. Может быть, речным дочерям нужны большие дозы… чем бы оно там ни было.

— А муж? — как-то жалобно спрашивает Камышинка.

— Сейчас позову, — обещаю я, надеясь, что Чачу там не съели ещё.

Когда я выхожу, Чача сидит на корточках в паре метров от переноски в глубокой задумчивости.

— Может быть, — медленно произносит он, — в идее с рекой что-то есть. Только не рядом с деревней. Где-нибудь… побезлюднее.

Его оранжевая дочка ещё не прогрызла переноску, хотя акриловая стружка уже вокруг валяется. Но я специально заказывала армированную. Надо надеяться, сталь она так резво не прорежет.

— Жена твоя проснулась, — говорю я. — Мы её сейчас в палату отвезём, а ты давай красавицу свою приноси туда же, это по коридору третья дверь слева. А то не дай боги сюда какие-нибудь родственники пациентов зайдут, не откачаем же.

Чача встаёт и берёт у зависающего рядом Кира швабру. Продевает её палку в ручку переноски, после чего они с Киром вдвоём выносят речную дочь из зала ожидания. А то уж очень далеко коготочки просовываются…

Я отправляюсь за Янкой и Арай, чтобы помогли выкатить Камышинку из операционной, но в фойе обнаруживаю Эцагана и ещё одного парня из полиции.

— Здравствуйте, Лиза! — улыбается мне Эцаган. — Капитан сказал, Чача здесь? Мы нашли, кто его отравил. Проводите к нему?

Моё лицо, вероятно, быстро меняет выражения: от удивления и радости до неловкой неуверенности. Вот Эцагану, а тем более, его подчинённому видеть речную дочь точно не стоит. Да и к Камышинке их пускать нельзя, она же блинская сирена…

— Давай я его позову. К его жене не стоит заходить, — мнусь я в надежде, что он не станет выяснять подробности.

— А, точно, — спохватывается Эцаган, — он же тут с женой. Что-то я не подумал. Конечно, к чужой жене мы не пойдём.

Вот и подробностей не нужно. Муданг. Удобно!

— Сейчас позову, — обещаю я. И не сдерживаю любопытства: — Мне-то расскажешь?

Эцаган делает сложное лицо — какое-то осуждающе-удовлетворённое.

— Говорил ему капитан, надо было неустойку отсуживать через него. В два дня всё решили бы, и баста. Но как же, нехорошо ведь, вдруг кто подумает, что он пользуется знакомством… Короче, пока он со Старейшинами канителился, у тех ребят, что были ему должны, образовалась масса времени, чтобы придумать, как ему не платить. Сжить со свету, пока суд не пришёл к заключению, и дело с концом.

— Идеально, — кривлюсь я. — Когда об этом станет известно, вообще все пойдут судиться только и исключительно к Императору. Впрочем, может, это наконец убедит Старейшин в том, что их судебную систему надо реформировать.

— Да, это было бы нелишне, — вздыхает Эцаган. — А то когда дело криминальное, Старейшины и мою кровь пьют, не только истца.

— Кто тут пьёт кровь? — с интересом спрашивает Янка, незаметно возникшая в фойе вместе с очень довольной Арай. Не иначе, опять секретничали. — Есть ли омолаживающий эффект? Или, может, иммунитет укрепляет?

— Пошли пациентку перевезём, — фыркаю я.

Чача обнаруживается при жене, как пришитый, и тоже помогает нам докатить её до палаты. Он вяло сопротивляется общению с полицией — мол, эти дела могут и подождать, но я его всё-таки отправляю. Подождал уже разок, хватит.