Пессимизм ли? Ответ моим критикам

Но то, что релятивизмом называю я, не есть ни то, ни другое. Здесь мною создано нечто новое; я показываю при помощи того опытного факта, что мировая история не есть какой-нибудь единый процесс, а группа, состоящая пока из восьми высоких культур, совершенно самостоятельных, но во всех своих частях однородных по структуре, — что всякий созерцатель, все равно, мыслит ли он для жизни или для мысли, всегда мыслит только как человек своего времени. Этим отводится одно из самых вздорных возражений, сделанных против моей точки зрения: будто релятивизм опровергает сам себя. Ибо оказывается, что для каждой культуры, для каждой из ее эпох и для каждого человеческого типа в пределах этой эпохи существует некоторое, вместе с ним данное и для него необходимое миросозерцание, которое для данного времени имеет в себе нечто абсолютное. Оно только не является таковым для других времен. Для нас, людей сегодняшнего дня, существует необходимое миросозерцание, но оно, разумеется, не то, какое было в гетевское время. Понятия истинного и ложного в данном случае неприменимы. Здесь имеют силу лишь понятия глубокого и плоского. Кто мыслит иначе, тот во всяком случае не может мыслить исторически. Всякое живое воззрение, в том числе и изложенное мною, принадлежит определенному времени. Оно выросло из другого воззрения и со временем снова перейдет в другое. На протяжении всей истории точно так же не существует вечно истинных или вечно ложных учений, как в развитии растения нет истинных и ложных ступеней. Все они необходимы, и о той или другой можно только сказать, что она удалась или не удалась по сравнению с тем, что именно в данном случае требовалось. Но совершенно то же самое можно сказать о любом мировоззрении. Это чувствует даже самый строгий систематик. Он характеризует чужие учения, как своевременные или слишком ранние или устарелые, и тем самым допускает, что понятия истинного и ложного имеют силу только, так сказать, для переднего плана науки, но не для ее живой сущности.

Этим вскрывается различие между фактами и истинами. Факт есть нечто однократное, что было или будет в действительности. Истина есть нечто, что вовсе не нуждается в действительном осуществлении для того, чтобы существовать в качестве возможности. Судьба имеет отношение к фактам, связь причины и действия есть истина. Это известно с давних пор. Не заметили только, что именно поэтому жизнь связана с одними только фактами, только из фактов состоит и только на факты направляется. Истины суть величины мышления, и их значимость имеет место в "царстве мысли". Никто, даже самый далекий от мира систематик, в своей жизни ни на минуту не может обойти этот… факт. Он его и не обходит, но он забывает о нем, как только от жизни переходит к размышлению над ней.

Если я могу притязать на какую-нибудь заслугу, то она заключается в том, что отныне на будущее уже нельзя будет смотреть, как на tabula rasa, на которой можно написать все, что заблагорассудится тому или другому. Неограниченное и необузданное "да будет так!" должно уступить место холодному и ясному взгляду, который обозревает возможные и поэтому необходимые факты будущего и на этом основании производит выбор. Первое, что неотвратимым роком стоит перед человеком и чего не может постигнуть никакая мысль и не может изменить никакая воля, есть время и место его рождения: каждый рождается внедренным в какой-нибудь народ, религию, сословие, время, культуру. Но этим уже все сказано. По воле рока такой-то человек родился не рабом во время Перикла или рыцарем во время крестовых походов, а в рабочем доме или в вилле наших дней. Если что-нибудь может быть названо участью, судьбою, роком, то, конечно, это. История означает, что жизнь вообще непрестанно изменяется; но для каждого отдельного человека она такая, а не другая. Вместе с его рождением дана его природа и круг возможных для него задач, внутри которого имеет свое законное место свобода выбора. На что способна и чего хочет его природа, что допускается и что не допускается условиями его рождения, — этим вокруг каждого очерчен круг счастья или несчастья, величия или низости, трагического или смешного, что всецело наполняет его жизнь и между прочим определяет, имеет ли она какое-нибудь значение в связи с жизнью общей, другими словами, имеет ли она какое-нибудь историческое значение.

И здесь мы имеем перед собой то безусловно новое в моем учении, что наконец должно было быть высказано и введено в жизнь и к чему стремился весь 19-й век: сознательное отношение фаустовского человека к истории. Опять-таки не поняли, почему я так настаиваю на замене новым образом схемы: древность — средневековье — новое время, неудобство которой уже давно стало ощущаться даже рядовыми учеными. Бодрствующий человек всегда живет образом, который определяет все его решения и формирует его духовную жизнь, но действительно освободиться от старого образа он может не раньше, чем овладеет и до конца проникнется новым.