Песнь меча

У Альфреда было все, чего был лишен его племянник, – король был трезвым, умным, трудолюбивым и серьезным. И в тот день Альфред был счастлив. Он наблюдал, как его дочь выходит замуж за человека, которого любил почти как сына, слушал пение монахов, смотрел на построенную им церковь с позолоченными балками и раскрашенными статуями – и знал, что с помощью этого брака он возьмет под контроль Южную Мерсию.

А это означало, что Уэссекс растет, как дети во чревах Тайры и Гизелы.

Отец Беокка нашел меня возле церкви, где приглашенные на свадьбу гости стояли на солнышке и ждали, пока их позовут на пир во дворце Альфреда.

– В церкви слишком многие разговаривали! – пожаловался Беокка. – Это священный день, Утред, церковный праздник, таинство, а люди болтали, как на рынке!

– Я был одним из болтунов, – сказал я.

– Да ну?

Он прищурился на меня.

– Что ж, ты не должен был так себя вести. Это же откровенное проявление плохих манер! И оскорбление Бога! Ты меня удивляешь, Утред, очень удивляешь! Я удивлен и разочарован.

– Да, отец, – с улыбкой ответил я.

Беокка распекал меня год за годом. Во времена моего раннего детства он был священником и духовником моего отца. После того как мой дядя узурпировал Беббанбург, Беокка бежал из Нортумбрии и нашел пристанище при дворе Альфреда. Король оценил его благочестие, ученость и энтузиазм, и благоволение Альфреда простерлось так далеко, что люди перестали издеваться над Беоккой, который, по правде говоря, был самым уродливым человеком во всем Уэссексе. Он хромал, косил, его левая рука была парализована. Его косой глаз ослеп и побелел так же, как его волосы, потому что Беокке было уже около пятидесяти.

На улицах дети насмехались над ним, а некоторые взрослые при виде его крестились, веря, что уродство – метка дьявола, но Беокка был христианином не хуже остальных.

– Рад тебя видеть, – сказал он небрежно, словно боялся, что я могу поверить в эти слова. – Ты знаешь, что король желает с тобой поговорить? Предлагаю тебе встретиться с ним после пира.

– Он будет пьян.

Беокка вздохнул, протянул здоровую руку к амулету в виде молота Тора, висевшему у меня на шее, и убрал амулет под мою рубашку.

– Постарайся остаться трезвым, – сказал он.

– Может, завтра?

– Король занят, Утред! Он не будет ждать, чтобы встретиться с тобой тогда, когда тебе будет удобнее!

– Тогда ему придется говорить со мной, когда я буду пьян.

– И предупреждаю: он хочет знать, скоро ли ты возьмешь Лунден. Вот почему он желает побеседовать с тобой…

Беокка внезапно умолк – к нам шли Гизела с Тайрой. Лицо Беокки вдруг изменилось, став счастливым. Он молча глядел на Тайру, как человек, которого посетило видение, а когда Тайра улыбнулась ему, я подумал, что его сердце разорвется от гордости и любви.

– Тебе не холодно, дорогая? – заботливо спросил он. – Я могу принести тебе плащ.

– Мне не холодно.

– Твой голубой плащ?

– Мне тепло, дорогой, – ответила Тайра и положила ладонь на его руку.

– Мне это совсем не трудно! – сказал Беокка.

– Мне не холодно, дражайший, – сказала Тайра, и снова у Беокки сделался такой вид, будто он сейчас умрет от счастья.

Он всю жизнь мечтал о женщине. О прекрасной женщине. О женщине, которая выйдет за него замуж и подарит ему детей, и всю жизнь его гротескная внешность превращала его в объект насмешек. Так продолжалось до тех пор, пока на окровавленной вершине холма Беокка не встретил Тайру и не изгнал демонов из ее души.

Теперь Беокка и Тайра были женаты уже четыре года.

При взгляде на них становилось ясно, что нет двух людей, меньше подходивших бы друг другу. Старый, уродливый, дотошный священник и юная золотоволосая датчанка. Но, стоя рядом с ними, нельзя было не почувствовать их радость – как тепло огромного костра зимней ночью.

– Тебе не следовало оставаться на ногах, дорогая, в твоем нынешнем состоянии, – сказал Беокка. – Я принесу тебе табурет.

– Я скоро сяду, дражайший.

– Табурет, думаю, или стул. И ты уверена, что тебе не нужен плащ? Мне будет совершенно нетрудно его захватить!

Гизела посмотрела на меня и улыбнулась, но Беокка и Тайра не замечали нас, слишком поглощенные друг другом. Гизела чуть заметно мотнула головой, и я увидел, что неподалеку стоит молодой монах и пристально смотрит на меня. Он явно дожидался случая, чтобы перехватить мой взгляд, и было ясно, что ему не по себе. Монах был худым, невысоким, с каштановыми волосами; его бледное лицо удивительно напоминало лицо Альфреда. Такое же вытянутое, с тревожным взглядом серьезных глаз, с такими же тонкими губами. И, судя по монашеской рясе, он был так же набожен, как Альфред. Послушник, судя по тому, что ему еще не выбрили тонзуру.

Едва я посмотрел на него, он упал на одно колено и робко проговорил:

– Господин Утред…

– Осферт! – сказал Беокка, заметив присутствие молодого монаха. – Ты же должен сейчас заниматься! Венчание завершилось, а послушников на пир не приглашали.

Осферт не ответил Беокке. Вместо этого он обратился ко мне, по-прежнему не поднимая головы:

– Ты знал моего дядю, господин.

– Разве? – подозрительно спросил я. – Я знавал много людей.