Пешком над облаками

Словом, меня окружали толпы моих почитателей, которые непонятно что во мне нашли. Но все же я вдруг ощутил еле уловимое зловещее дуновение, пронзившее атмосферу всеобщего праздника. Оно мелькнуло точно молния и исчезло с такой быстротой, что, кроме меня, никто почему-то этого не заметил. Я взглянул в сторону моря и увидел судно, входящее в бухту. Это был пассажирский пароход из Туапсе. Его капитан, высунувшись из рубки, приветственно махал мне фуражкой и потому пропустил то, что не ускользнуло от моего зоркого глаза. С кормы его парохода незаметно прыгнул в воду худой бородатый человек в джинсах, засученных почти до колен, и оранжевой футболке. Незнакомец держал в углу рта зажженную сигарету и временами, взяв ее правой рукой, стряхивал в море пепел, продолжая грести левой рукой к берегу. Выйдя на берег, он отшвырнул сигарету, сплюнул попавшие в рот крошки табака и исчез за старой, ржавой баржей, давным-давно выброшенной на берег, и больше не показывался на глаза, но я почувствовал, что с этой минуты за нами следит кто-то враждебный, обеспокоенный тем, что мы везем туапсинским ребятам бесценный груз.

Но я специально не придал этому значения, потому что путешествие еще только начиналось и все еще было впереди, и приветствуемый на каждом шагу земляками, осыпаемый их добрыми пожеланиями, застенчиво проследовал на пирс, в которому был пришвартован буксир «Перепелкино». Как и положено юнге, я слегка опоздал. И капитан уже привычно волновался. Потому что судно было готово к отходу. За его кормой на тросе, точно на веревочке воздушный шарик, висел огромный баллон, наполненный желтым дымом. Словом, время для опасений, что юнга может остаться на берегу, было самое подходящее. И, увидев меня, капитан, как и положено, погрозил мне пальцем. У трапа я распрощался с внучкой. Она расправила веером мою пушистую седую бороду и сказала:

— Ну, юнга, будь умницей. Слушайся капитана. Не пей сырую воду. И не выходи на берег один в чужом порту.

Не успели мы с внучкой расцеловаться как следует, как раздался молодой голос капитана:

— Эй, юнга, долго мы еще будем вас ждать?

Он крикнул так грозно не потому, что сердился на меня, а потому, что капитан должен то и дело воспитывать юнгу.

Я быстро взбежал на борт, и капитан крикнул:

— Боцман! Проверить: нет ли на борту переодетых пиратов! Не проникли ли к нам на судно диверсанты какого другого сорта, чтобы сразу чинить нам препятствия!

— Капитан! Мы осмотрели все! Нет ни пиратов, ни других диверсантов, способных тотчас чинить нам препятствия! — доложил боцман, едва скрывая разочарование.

— Ну, а такие, чтоб не сразу? Потенциальные? — спросил капитан.

— Увы, — ответил боцман, разводя руками.

— Жаль, — проговорился капитан и, вздохнув, подал команду: — Все же отдать швартовы!

Я и матросы щедро отдали швартовы, а люди на пирсе с благодарностью приняли их.

— Полный вперед! Скорость сразу двадцать узлов! — приказал капитан, и наш буксир под одобрительные возгласы зрителей и гудки кораблей поплыл к выходу из бухты.

Свободные от вахты члены команды тотчас спустились в машинное отделение вязать узлы, а в моей душе появилось ощущение, что именно в это время крайне необходимо случайно забрести на корму. И точно: сейчас же луна решила затмить солнце, и порт погрузился в подозрительные сумерки. Я отправился туда, куда меня тихонько подталкивала судьба, и увидел долговязую, худую фигуру в засученных по колено джинсах и оранжевой футболке. Незнакомец был бос. Он только что вылез из моря, с него еще ручьями стекала вода. Одной рукой незнакомец поддерживал тяжелые от впитанной воды джинсы, в другой тускло блестели длинные портновские ножницы. Его седые космы были нечесаны, а клочья свалявшейся бороды напоминали старую щетку.

Он повернул голову, и я тотчас узнал его. Это был мой давний противник известный туапсинский хулиган Пыпин, который вот уже целых пятьдесят лет наводил ужас на школы и родителей, очень плохо влияя на детей.

На ближнем пирсе замелькали темные фигуры людей с музыкальными инструментами. Это был симфонический оркестр Комитета по делам кинематографии. Пыпин приглашал его каждый раз, когда собирался совершить особенно тяжкий поступок. Он хотел, чтобы оркестр силой своего искусства подчеркивал весь драматизм его преступления. «Желаю, чтобы у меня было как в кино», — говаривал Пыпин.

Дирижер постучал палочкой по пюпитру и объявил своим музыкантам: «Тема: Преступление под покровом солнечного затмения».

Оркестр заиграл очень тревожный мотив, и Пыпин с ножницами наперевес двинулся крадучись к тросу, который удерживал рвущийся в небо баллон.

А с пирса доносился голос дирижера, направлявшего своих музыкантов:

— Мрачно… Мрачнее… Еще мрачнее! Совсем зловеще!

— А теперь мой ход, семья и школа! — цедил сквозь зубы хулиган. — Пусть ваши дети останутся без новых игрушек. Не имея игрушек, они будут шляться по улице, не зная, куда себя деть, и вот тут-то я научу их курить и не слушаться старших.

Злоумышленник поднес ножницы к тросу. Над бухтой рассыпалась дробь барабана.