Дорога была очень тяжелой, так что к концу дня мы ощущали волчий аппетит. По-моему, нам необходимо было от 6000 до 6500 калорий. При нашем прекрасно продуманном рационе мы получали 5200, но этого не хватало; таким образом, голод все усиливался, и к вечеру температура тела падала. Утром мы одевались довольно легко: шерстяная фуфайка и шерстяная рубаха, легкий шерстяной свитер и парка из волчьей шкуры. Утром можно было выполнять работу голыми руками даже при температуре минус 45° С, но к концу дня, после того как мы тяжело трудились на морозе около десяти часов, нас буквально знобило. Труднее всего было устраивать «ледяную нору»: две дыры во льду, которые внизу соединялись туннелем; сквозь него протягивалась веревка, и к ней привязывалась вся собачья упряжка. Это было самое тяжелое ежедневное испытание, ибо руки у нас так коченели, что невозможно было как следует держать нож. Перчатки за день замерзали, и расправить их было невозможно, а рукавицы, если весь день держаться за передок нарт, приобретали форму боксерских перчаток. Приходилось наполовину сжимать кулак, чтобы засунуть его в перчатку. В конце дня, когда мы снимали натянутые одни на другие толстые шерстяные перчатки и наружные замшевые рукавицы, они оказывались смерзшимися, и их приходилось буквально отрывать друг от друга. Сначала их надо было оттаять, затем мы брали нож и соскребали весь иней, чтобы они скорее сохли, а уж потом вешали сушить.
Еще более существенной проблемой был недостаток топлива. Мы старались свести груз до минимума, чтобы его хватило только на четыре с половиной недели, до первого сбрасывания с самолета. После зимнего безделья мы снова пустились в путь, но неакклиматизированные, физически неподготовленные собаки отвыкли от работы, и первые три недели были для нас очень тяжелыми, пожалуй, самыми тяжелыми за все путешествие.
Случаев обморожения, притом очень легкого, было немного. Довольно часто нам казалось, что мы обморозились, потому что руки у нас немели и теряли всякую чувствительность. Хлопая одну о другую, мы ничего не ощущали. Когда у вас немеют руки, лучше всего надеть пару сухих рукавиц; однако к этому времени вы перестаете уже чувствовать свои руки и забываете об этом. Если вы находитесь в напряжении или недостаточно хорошо питаетесь, обморозиться легче. Нам посчастливилось, и мы дешево отделались.
Все это время Кен страдал от бессонницы. Каждую ночь он просыпался по пять раз и, проснувшись, разжигал примус, кипятил себе чай, а затем снова ложился спать. Фрицу, Аллену и мне это не очень мешало. Я бывал просто слишком усталым, чтобы просыпаться по ночам. Днем нас обычно согревало физическое напряжение. Беда в том, что нагрузка у нас была неравномерной. Мы иногда выбивались из сил, в другое же время ничего не делали и замерзали.
Временами Фриц чувствовал себя очень плохо. Симптомы странным образом были похожи на те, какие были у нас во время худшего периода тренировки, когда Роджер, Аллан и я просыпались с сильной головной болью, чувствуя головокружение и недомогание, а иногда даже опьянение. В такие дни каждые пять минут хотелось присесть. Возможно, это была какая-то форма отравления угарным газом. Во время теперешнего перехода у Фрица появились точно такие же симптомы, но у Кена, к нашему удивлению, их не было, хотя он спал в одной палатке с Фрицем; не было их и у Аллана и у меня. Нам так и не удалось найти объяснение этой загадки; впрочем, высказано было предположение, что атлетически сложенные люди, возможно, легче поддаются отравлению угарным газом, чем люди обычного сложения. Болезнь Фрица совпала с периодом самого тяжелого санного перехода за всю экспедицию, когда ему приходилось идти первым почти две трети всего времени.
Холод был поистине нестерпимым. Мы, казалось, промерзали насквозь. Часто мы бывали отчаянно голодны и испытывали сильную жажду, но не могли останавливаться днем, чтобы разбить палатку, так как нельзя было терять времени. Часов с восьми утра и до восьми или девяти вечера мы не ели и не пили ничего горячего, а к концу тяжелого санного перехода просто заваливались в спальные мешки и быстро засыпали.