Пешком через Ледовитый океан

Возвратившись на вершину плато, я, пользуясь азбукой Морзе, послал на базу Скотта радиограмму, в которой торжествующе сообщал, что мы промаркировали дорогу через ледопады ледника Хейберга, и просил официального разрешения спуститься по леднику, чтобы «Дакота» затем сняла нас с шельфового льда. Мы не сомневались, что получим такое разрешение, так как на полярном плато в пределах 100 миль от нашего лагеря не было ни одного подходящего места для посадки самолета. Моему сообщению о том, что мы спустились по ледопадам ледника Хейберга, не поверили ни на базе Скотта, ни на станции Мак-Мёрдо, ни в Веллингтоне, где опытные полярники проанализировали якобы все детали. Как хохотал бы Амундсен, если бы мог видеть нас, когда мы в отчаянии стояли перед радиоприемником, слушая сообщение о совещании наших начальников по поводу того, давать или не давать нам разрешение на спуск по леднику. Как же отличалась героическая эпоха прошлых полярных исследований от наших времен! В те дни партия, находившаяся за много сотен миль от базы и не имевшая рации, могла самостоятельно со знанием конкретных условий идти на оправданный риск. Теперь полярные исследователи избавлены от того, чтобы брать на себя всю тяжесть борьбы со встретившимися им опасностями, но вместе с тем их лишили права идти на оправданный риск. Без голоса эфира они не могут принять ответственное решение. Радио – это чудесное достижение техники, но тут оно стало для нас обузой.

Имея запас продовольствия всего на два дня, оставаясь на полярном плато, где дули леденящие ветры, мы находились в самом нелепом положении. Мы устало тащились против ветра, пока хватало терпения, и разбивали лагерь, как только начинали замерзать. Когда усталость вынуждала нас двигаться все медленнее и даже останавливаться, наши лица покрывались слоем льда, а рук и ног мы совершенно не чувствовали. Бессознательно повинуясь привычке, мы разбивали лагерь, полуживые забирались в палатки, замерзшие пальцы включали радио. Туманы, проковавшие нас к одному месту, довели время нахождения в пути до нуля. Но 1 февраля 1962 года, через пятьдесят лет и один месяц после того, как Амундсен и его товарищи спустились по леднику Хейберга, нам удалось в конце концов покинуть это проклятое плато. Нам пришлось тащить на каждых нартах почти по девятьсот фунтов груза, и наконец мы спустились в теплую, безветренную уютную ложбину. Здесь мы разбили свой лагерь примерно в одной миле от лагеря Амундсена, в котором он останавливался 4 января 1912 года, и на следующее утро наше радио временно вышло из строя.

Мы двинулись в дальнейший путь после того, как я получил разрешение спуститься по леднику при условии, что буду связываться по радио с базой не меньше трех раз в день! И 5 февраля мы с радостью обнаружили, что стояли лагерем почти в том же самом месте, где находился лагерь Амундсена 18 ноября 1911 года и 5 января 1912 года. Это удалось установить на основании фотографий в книге Амундсена, и все же не было уверенности, в какую из этих двух дат были сделаны снимки. Пользуясь ими для получения фотографической засечки, мы обнаружили, что, как только мы отдалялись в любом направлении больше чем на сотню футов, пропадало всякое сходство между представлявшимся нашему взору пейзажем и фотографиями Амундсена. Празднование этого события пришлось отложить до вечера; к тому времени мы прошли с нартами 10 миль по леднику в направлении его устья и передали на базу сообщение о том, что благополучно спустились по леднику и движемся к шельфовому льду на поиски площадки, где мог бы сесть направленный за нами самолет. За это время мы провели съемку местности ледника Бирдмор и гор Королевы Мод площадью 22 тысячи квадратных миль. Это был успешный полевой сезон, и накал его еще не остыл.

Прошло шесть с половиной лет с тех пор, как я сидел над илистыми отмелями в эстуарии близ Шорема-Бай-Си, размышляя о тщетности своих юношеских мечтаний, которым я предавался, не имея тогда ни опытного советчика, ни твердого плана, ни определенной цели. Но горизонт у подножия ледника Хейберга притягивал меня сейчас еще сильнее, чем в том пылком двадцатилетнем возрасте. К северу лежал целый мир; к югу не было ничего, кроме завершенного уже, ограниченного плановыми рамками путешествия и полюса, который теперь, когда мне запретили и думать о нем, потерял для меня всякую привлекательность. К северу шельфовый ледник Росса простирался, как могучий океан. От нас до горизонта и на протяжении 600 миль за ним до ближайшего поселения вздымались над пустынными пространствами замерзшие валы. К северу лежало мое будущее, к югу – мое прошлое.