Пешка в воскресенье

Недалеко широкие каштановые бульвары с удобными скамейками. Там всегда много детей, играющих под присмотром бонн, напоминающих лисиц наглаженной белой форменной одеждой. В карманах у них наверняка наготове мелочь, выданная Доном Амадео на непредвиденные расходы. Болеслао обедает в таверне вместе с каменщиками, реконструирующими этот квартал, и с шоферами, работающими в большом доме. Район изобилует такого рода заведениями. Философ говорит, что одной биологии недостаточно, чтобы родился король, но вполне достаточно, чтобы получился лакей. А лакеям нужно где-нибудь обедать, если они не едят хозяйскую похлебку. Вот в таких местах обедает Болеслао.

Здание, в котором он живет, помимо него, населяют — хромой швейцар; несколько одиноких квартиросъемщиков, никогда не запирающих своих дверей; дорогие проститутки, не доверяющие никому и ни в чем, и несколько иностранок, имеющих привычку покупать торт и зажигать свечи по каждому поводу и без повода (с некоторыми Болеслао пришлось переспать — безо всякого желания, они в возрасте — в качестве платы за съеденный кусок торта). Эта недвижимость походит на Титаник, тонущий и причем знающий, что тонет. И поэтому взгляды всех находящихся на его борту, когда обращены в сторону лифта или лестницы, неизменно выражают любовь и отчаяние, вызванные необходимостью плыть на таком корабле по жизни.

Да, в обычные дни недели Болеслао обедает со строителями, реконструирующими квартал Саламанка. Он первым делом снимает свое пальто «в ёлочку», чтобы его не приняли за сеньора и садится за длинный деревянный стол, за какой угодно стол, занятый каменщиками, водопроводчиками и циклевщиками (нужно сидеть за одним столом со всеми, и это радует его, излечивая на какое-то время от одиночества).

Обслуга большого дома, хотя внешне и не подчеркивая этого, садится за отдельный стол, как аристократия, чтобы между собой поругать или похвалить своих хозяев и их детей. Болеслао предпочитает каменщиков. Он хотел бы быть князем, но не шофером князя.

Едят причудливое косидо[1], предваряя или заедая его куском кровяной колбасы вперемешку с никак не сочетающимся рубцом по-мадридски и запивая хорошими порциями коньяка. Болеслао проглатывает все это разнообразие, которое обходится очень дешево (по цене для каменщиков), чтобы потом подняться к себе и лечь спать, во сне переварить съеденное и убить таким образом часть бесконечного, ничем не занятого дня. Что же касается застольных бесед, больше всего Болеслао раздражает то, что с ним обходятся как с сеньором, разумеется, обедневшим, но сеньором. Однако это не мешает ему наблюдать за их речью. Она становится особенно выразительной, когда разговор заходит о вещах, касающихся их профессии. Тогда они говорят как художники-абстракционисты, как Тапиес: «Побелке не хватает плотности, а опалубке — симметрии».

Потом разговор переходит на общие темы, и каменщики, поговорив на языке искусствоведов, переходят на язык дешевых социологов. В социологии они, конечно, слабее. В социологии они ограничиваются ролью жертвы: «Или поднимают надбавку, или садимся на рыбу». И вдруг проскальзывает фраза, приводящая Болеслао в такой восторг своей естественной барочной сочностью, что он записывает ее, сам не зная ни зачем, ни почему он это делает:

— Не надорвись с бумажной монетой, мачо (замечание в адрес того, кто никак не может остановиться, снова и снова пересчитывая свою зарплату).

Болеслао возвращается домой, наполненный впечатлениями от разговоров и от самой жизни строительных рабочих. Их жизни — настоящие, прожитые, без тревог, не омраченные излишними раздумьями. Он — уже никто на служебной лестнице, всего лишь бывший чиновник, досрочно вышедший на пенсию. Зато теперь у него есть прямой контакт с подлинной действительностью, и это его устраивает. Конечно, в воскресенье приходится туго, но до воскресенья далеко. Или близко, если девушка перебирает ногами, как молодая зебра.

Болеслао угощает строителей последней рюмкой коньяка (низкосортного коньяка) или они угощают его (простые люди великодушны к буржуазии, пришедшей в упадок, для них она — то же, что и аристократия). Затем он пешком идет домой, заодно совершая прогулку. Дома он, не снимая пальто, падает на матрас, мгновенно проваливается в глубокий сон и спит долго, как животное.

— Спущусь в хозяйственный магазин. Нужно купить гвоздей, чтобы повесить картины, — говорит Хосе Лопес, вставая на ноги в своей постели.

— В воскресенье хозяйственные закрыты, — откликается Болеслао, вернувшись туда, где находился на самом деле.

— Ты старый мелкий буржуа. Веришь в воскресенье. Я знаю хозяйственный, который открыт.