И снова реанимационная палата, затем кардиологическое отделение областной больницы, где его лечили и от тяжелой пневмонии, — еще два месяца между жизнью и смертью. Через месяц, когда уже пускали посетителей, он попросил, чтобы к нему заглянул начальник городского отдела ОБХСС. За все годы своей работы прокурором Амирхан Даутович никогда не обращался к тому ни с какой просьбой, хотя хорошо знал, какими безграничными возможностями располагал этот тщедушный человек по прозвищу Гобсек, занимавший свой пост лет двадцать. Начальник отдела пришел к Амирхану Даутовичу в тот же день, и не без опаски. Может, какая-нибудь со знанием написанная анонимка поступила, думал он, но после первых же слов больного облегченно вздохнул: просьба прокурора выглядела пустяком, и он был рад, что представился случай услужить самому неподкупному Азларханову.
На другой день в палату провели двух молодых людей, по внешности братьев; это, как оказалось, и были известные в городе мастера, братья Григоряны. Держались оба с достоинством, больному выказали подобающее уважение; сразу поняли, что прокурору сегодня хуже, и оттого слушали его не перебивая.
— Наверное, вам уже объяснили, зачем я попросил вас прийти?
Братья молча кивнули.
— У меня нет никаких планов, никаких пожеланий. Я очень надеюсь на ваш вкус, ваше мастерство, ваш талант. Одно могу сказать вам, как мужчинам: я очень любил ее… — И Амирхан Даутович протянул им фотографии Ларисы Павловны.
— Мы хорошо ее знали, и она нас знала — мы ведь скульпторы, да вот как сложилась жизнь… — Потом, видимо, старший после паузы продолжил: — Мы уже были утром на месте. Несмотря на убожество кладбища, место для могилы выбрано неплохое, выигрышное для такого памятника, который мы с братом уже представляем… Положитесь на нас, не волнуйтесь, мы сделаем как надо и с вашего позволения заберем эти фотографии… — И братья поднялись.
— Одну минуту, — остановил их слабым жестом прокурор. — Сколько это будет стоить?
Братья назвали сумму, не маленькую, но гораздо меньше, чем стоила такая работа, — Амирхан Даутович еще в Ташкенте узнал все, что ему было необходимо. Прокурор улыбнулся и протянул приготовленный заранее конверт.
— Вот возьмите, расчет сразу… знаете мое положение, сегодня жив… Здесь ровно в три раза больше, чем вы назвали…
Братья хотели было вскрыть запечатанный конверт, но Амирхан Даутович остановил их:
— Не надо. Мы не дети, всякий труд, тем более такого рода, должен хорошо оплачиваться. Особенно если хочешь получить что-то достойное. Ну а человеку, что отыскал вас по моей просьбе, можете назвать другую сумму, вашу, — я не буду в претензии…
Братья понимающе улыбнулись и тихо вышли из палаты.
Амирхан Даутович закрыл глаза. Успел все же… Хорошо, что успел.
3
В своем доме на Лахути прокурор появился только спустя почти пять месяцев после того утреннего звонка в конце августа, когда ему сообщили о смерти Ларисы. Шла вторая половина января, сыпал мелкий снежок, на проезжей части дороги быстро превращавшийся в грязное месиво, но сад во дворе был красив. Увидев голубую ель, Амирхан Даутович с грустью отметил, что впервые ее не нарядили на Новый год.
Прокурор оглядел так и не укрытый на зиму виноградник: кое-где висели еще грозди неопавшего, не убранного по осени винограда; особенно живучим оказался сорт "Тайфи" — красные, слегка пожухлые кисти еще дожидались пропавших хозяев. Слабые карликовые деревья впервые встречали зиму неутепленными, и Амирхан Даутович подумал, что если и выживет сад — только волею случая; впрочем, это он относил и к себе. Лужайки заросли сорной травой, кусты живой изгороди нестрижены. Сколько труда уходит, чтобы сделать, создать, и как мало нужно, чтобы все пошло прахом…
Он прошел по дорожкам сада, засыпанного пожухлой осенней листвой, пытаясь воскресить какое-нибудь давнее, счастливое воспоминание, но это ему не удалось. Сорвав крупную кисть "Тайфи", он вошел в дом, ставший теперь словно бы чужим.
Через неделю он улетел в Крым. После двух инфарктов подряд Амирхан Даутович нуждался в санаторном лечении и постоянном надзоре опытных врачей.