Пещера чудовищ

— Ничего себе, черт возьми! — пробормотал Грондааль. Брейм рукавом сорочки вытер себе потный лоб.

— Ну, а что же остается делать? — спросил он. — Надо либо тащится, либо рубить канат. А мыслимо ли обрубать, раз мы весь канат выпустили?

— А, может быть, еще удастся и высвободить его, — заметил Грондааль. — Ведь если это был кит и если бы грапнель попал ему за челюсть, так ведь он начал бы кататься, как бревно, и весь запутался бы в канате. Эти его повадки я отлично знаю.

— Нет, это не кит, — сказал Брейм. — И чего я больше всего боюсь, так это какого-нибудь внезапного толчка. Вы же знаете эти проволочные канаты: стоит ему только удариться обо что-нибудь, он сейчас же отскочит и тут же весь в куски разлетится… Да вот, смотрите, пожалуйста. Видите, как он там зацепился за бимсы. Отойдите! Отойдите подальше от каната! Вы совсем здесь не у места! Встаньте вот сюда, за барабан!

Грондааль взглянул на компас.

— Мы теперь на Владивосток идем, — сказал он. — И таким ходом мы, пожалуй, к Рождеству доберемся туда. Холодное это место в такое время года. У вас меховое пальто есть?

Брейм рассердился.

— Ну что же? Прикажете топоры в ход пустить? Ну, рубите, — заворчал он. — Ведь вы же хозяин на судне.

— Нет, не я, — ответил ему Грондааль. — Пока идет кабельная работа, хозяином на судне является главный кабельный инженер. А потому делайте, как сами знаете.

— Ну, так я не брошу возиться с этой штукой. Вот видите: один конец каната там внизу, где мой грапнель захватил эту самую штуку, а другой конец его здесь, наверху, где стою я, сам Брейм. И я уже сумею проучить эту паршивую бестию… А то — рубить! Да я скорее руку себе дам отрубить…

Он весь так и горел, охваченный пылом работы. Но медленность, с которой шло дело, отношение Грондааля, жаркий день и, наконец, сознание, что хозяином положения сделалось то «нечто», что зацепилось там, внизу, — все это вместе выводило его из себя, и он то решал бросить все, разрубив канат, то заставлял себя так или иначе выдержать характер и работать дальше. И вот снова уже раздавалась его громкая команда, и снова он звонко хлопал ладонью по поручням капитанского мостика… И вдруг динамометр внезапным скачком упал до двух тонн.

— Сорвалось! — воскликнул Грондааль.

Брейм крикнул Андерсену, чтобы сматывали канат. Машина дрогнула, барабан начал вращаться в обратную сторону. Напряжение каната сейчас же ослабло, и он стал сматываться. Однако, все это было лишь какой-нибудь момент, а затем стрелка динамометра снова прыгнула и остановилась на четырнадцати тоннах. А в это же время нос корабля медленно изменил свое направление, и игла компаса дала колебание.

— «Он», видите ли, переменил курс… Только и всего, — вставил свое замечание Грондааль. — Насколько кажется, «он» теперь идет на залив Поссьета… А, послушайте, не можете ли вы как-нибудь поторопить «его»?

Брейм не ответил. Он весь ушел в свои размышления. Высшей степенью сопротивления каната считалось двадцать тонн, но он знал, что на самом деле канат может выдержать и большее напряжение. Самое же скверное, что могло случиться, это — разрыв каната. И Брейм задумал прибегнуть к решительным мерам.

Перегнувшись через перила капитанского мостика, он отдал распоряжение всем отодвинуться назад и встать так, чтобы оставить между собой свободный проход. Само собой разумеется, что это распоряжение не относилось ни к Стеффансону, ни к Андерсену. Стеффансону он дал особый приказ употребить все силы, чтобы удержать на месте тыльную часть барабана.

Затем он велел прекратить разматывание каната. Напряжение сразу поднялось до девятнадцати тонн. Тогда он приказал Андерсену дать барабану два оборота назад. Стрелка динамометра подскочила на двадцать тонн. Какова была действительная сила напряжения, узнать было совершенно невозможно. Брейм полагал, двадцать пять. Он приказал дать барабану еще один оборот.

Вместо ожидавшегося звука выстрела от разрыва каната получилось следующее: на динамометре произошел новый скачок, стрелка сначала упала до нормального положения, а потом поднялась на две тонны.

Очевидно, произошло одно из двух — либо, натягивая канат, грапнель сорвали с того, за что он зацепился, либо добыча сама поднялась в воде настолько высоко, что напряжение каната упало до двух тонн.

— Тащите вверх! — заорал Брейм.

Барабан загромыхал, и ослабнувший канат метр за метром с шумом полез наверх.

— А ведь у вас сорвалось, — сказал Грондааль.

— Кажется, что так, — сказал Брейм упавшим голосом.

Он был прямо в отчаянии. Охотничьи инстинкты рыболова так и клокотали в нем. Из всех рыболовов мира судьба выбрала его, и ему одному отпустила этих инстинктов столько, что он мог бы поймать хоть самого левиафана36. И, кроме того, в его распоряжении вместо удилища было целое судно в полторы тысячи тонн, а вместо катушки с леской — барабан с длиннейшим проволочным канатом, и вот все-таки его рыбка ушла.

Вдруг сердце у него екнуло.