Пещера

Да будет с тобой Время, мой хороший друг!

Пришло утро, как оно может только прийти на борт пробирающегося сквозь пространство корабля. Мой почтовый ящик по-прежнему пустой. Пришла спасительная мысль – вчера дома был выходной. Надеюсь, что ты провел его хорошо и начал рабочий день свежим и отдохнувшим.

Я провел еще одну бессонную ночь, неотличимую от предшествующего ей беспокойного дня. С треволнениями невозможно совладать. Я прекрасно осведомлен об их комичности, но ничего не могу с собой сделать. Сегодня я испытал некоторое облегчение после того, как доверил их словам. Немедленно обнаружили себя два желания. Одно – стереть эту неумелую попытку, другое – поделиться ей с тобой. Самое сильное, разумеется, одержало верх. Не суди строго, прошу, я нахожусь в состоянии полнейшей истерии.

Мне никогда не узнать подробностей своей смерти. С уничтожением Сурика исчезла всякая надежда. Меня не оставляет мысль, что Сурик каким-то образом мог знать. Он мог следить за мной. Зачем нужно было его уничтожать?

Нас разделяет двенадцать дней бытия и два небытия. Четырнадцать дней. Нас разделяет непреодолимое. Один год, один час – одинаковые расстояния. Я – не он, он – не я, даже если нас разделяла бы лишь одна секунда. Но мы каким-то образом повязаны навсегда.

Возможно, я смогу когда-нибудь притвориться, что разгрузил эту память в Хранилище, что она всегда под рукой. Поможет ли мне это? Глупые мысли приходят. Стертая начисто память и несуществовавшая – есть ли разница? Никакой разницы не должно быть, но она, разумеется, есть. Прилагаю продукт бессонной ночи.

Да будет с тобой Время.

Немногословный.

Падение

Для чего мы живем? Это, возможно, один из самых опасных вопросов, который может задать себе мыслящее существо. И не только потому, что с него обычно начинается ответ на вопрос, для чего мы живем. А потому, что именно с него начинается дорога в неисправимо запутанный лабиринт сознания. Дорога в никуда, в пустоту, в неопределенность.

Впрочем, некоторые из нас бесконечно изобретательны в этом занятии и с отчаянной готовностью доверяются одной из бесчисленных ветвей лабиринта. Не смея сомневаться в том, что она, возможно, тупиковая. Что они все, возможно, тупиковые.

Наверно, нам нельзя иначе. На нас лежит обязанность поддерживать и передавать из поколения в поколение нечто, что мы не умеем объяснить, затрудняемся определить, но ощущаем всем своим существом его несравненную ценность. В этом ощущении мы все поразительно единодушны, несмотря на то что никогда не перестаем задавать себе не имеющий ответа вопрос.

Он еще раз осмотрел костюм на стойке и опять не нашел ничего для беспокойства. Придраться не к чему, безукоризненная работа, как и следует ожидать от Сурика. Костюмом не отговориться.

Решаться нужно не откладывая. Если осталось время, то совсем немного. Приборы продолжали регистрировать слабые сигналы, означающие, что Пахан еще живой. Это может измениться в любой момент. Если, разумеется, он читает показания приборов правильно. Без Сурика он не был уверен. Но так ли это важно, живой абориген или не живой? Его раздражала собственная нерешительность. Неприятное чувство. Унижающее.