Пещера

Они по-прежнему отгорожены от мира, только вместо тесной аппаратной – просторная квартира Ковича, где в цветочных ящиках на балконе сохнут по осени сорняки.

Прореха в диванной подушке. Входит Тритан, улыбается зелеными глазами, говорит голосом, как у океанского парохода:

– Привет, Павла… Хочешь спать?

– Тритан, прости, пожалуйста…

– Павла… – голос Тритана сменяется голосом Ковича. – Не спи… Давай поговорим…

– Тритан!..

Зеленые узоры на стенах, мерцающие… Уже?!

– Павла. Павла… Не спи.

…Что такое «лепестки»?

Почему-то этой ночью Рамана мучил именно этот, второстепенный, странный вопрос.

Все, о чем говорил Тритан за несколько часов до своей гибели…

Все это Раман успешно вытеснил из сознания, у него были дела поважнее…

А теперь все это пришло снова. Вспомнилось.

Слова, произнесенные человеком за несколько часов до смерти, приобретают особый смысл.

«Война… Вы такого слова не слышали. И уж конечно вы не представляете, как это – ходить по улице с оглядкой, входить в собственный подъезд, держа наготове стальную болванку… И как это – бояться за дочь, которая возвращается из школы…»

Бояться – чего?!

Павла лежала на диване, и бодрствовать ей осталось ровно столько, сколько и жить.

Час, может быть, два…

– Павла, не спи…

– Тритан приходил? – спросила она, глядя воспаленными глазами куда-то мимо него, в пространство.

Раман перевел дыхание.

Да, Тритан приходил. Обоим казалось сейчас, что Тритан сидит в кресле напротив, закинув ногу на ногу – по обыкновению чуть рассеянный, спокойный и доброжелательный.

«Что же вы наделали, Раман?»

– Человек не может не отвечать за своего зверя…

«Вы никогда не видели, как тысячи людей прут друг на друга, стенка на стенку. Как взрываются… бомбы, и летят в разные стороны руки и ноги, виснут на деревьях…»

– Зверя? – сонно переспросила Павла. – Вы… про зверя, Раман?

– Павла, – сказал он глухо. – А может, мы…

Ветер. Сухие листья, и те, что не успели еще стать сухими – но станут, непременно станут, осень…

– Я тоже об этом думаю, – теперь она неподвижно смотрела в потолок. – То, что мы сделали… Может быть, это совсем не так хорошо… может быть…

Раман вспомнил Валя.

«Я боюсь! Я в общаге мою посуду – и вдруг вижу, что я… будто я схруль. Я боюсь… что Пещера… о Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..»

Что привиделось Валю в тот день? От кого он спасался, кидаясь головой вниз в окно пятого этажа?..

– Что же теперь сделаешь, Павла, – сказал Раман шепотом. – Уже… Не вернуть…

Что имел в виду Тритан, говоря о «лепестках»? О «бомбах»?!

Сейчас это представлялось очень важным.

А тогда – тогда он даже не удосужился переспросить…

– Павла, не спи!!

– Оставь меня в покое, – она в кои-то веки обратилась к нему на «ты». – Я хочу… я не могу больше.

Она лежала, уткнувшись лицом в диванную подушку с прорехой.

Он лег рядом – благо диван был обширный.

За всю его жизнь в его объятиях побывало множество женщин.

Но ни одна из них, тех, кого он на минуту делал своими, не была для него так…

За окном метались, прощаясь с летом, тронутые желтизной кроны. Поутру улица Кленов проснется в мозаике кленовых листьев…

Если оно наступит, утро.

У него больше не было сил. Эта последняя догадка – о том, что прав был Тритан, а вовсе не они с Павлой – подкосила его окончательно.

Павла…

Тени веток. Шелест сухой травы в цветочном ящике на балконе.

– Павла, – он обнял ее, чтобы хоть как-то загладить свою колоссальную вину. – Павла… не спи…

Она дышала ровно, ее глаза были закрыты, и веки не дрожали, и на измученном лице лежала маска усталого удовлетворения.

Несколько секунд он балансировал на грани между сном и явью – а потом не удержался и ухнул в бездну.

И, падая, испытал мгновенную, спокойную радость.

* * *

…Она была беспечна.

Уши ее, похожие на половинки большой жемчужной раковины, легко отделяли звуки от отзвуков; шорохи и звон падающих капель отражались от стен, слабели и множились, тонули, угодив в заросли мха, многократно повторялись, ударяясь о стену, звуки были ниточками, заполнявшими пространство Пещеры – сейчас все они были тонкими, редкими и совершенно безопасными. Возились во влажных щелях насекомые, чуть слышно шелестела медленная река, а целым ярусом ниже спаривались два маленьких тхоля. Спокойное дыхание Пещеры; полной тишины здесь не будет никогда. В полной тишине сарна чувствовала бы себя слепой.

Она шла… Кажется, она шла вниз, туда, где чутье ее безошибочно угадывало воду.

Каменный свод здесь терялся в темноте. Мерцающие лишайники не давали света – но светились сами, обозначая стенки и склоны голубоватыми неровными пятнами. Сарна осталась равнодушной к диковатому очарованию зала – она слышала воду. Самый прекрасный из известных ей звуков.

Туда, где, срываясь с известковых потеков, звонко падают в черное зеркало сладкие капли…

Туда, где среди камней еле слышно дышит ручей…

Там жизнь.

Голоса воды и жизни обманули ее.

Перебирая ниточки светлых и теплых звуков, уши ее упустили одну-единственную ледяную паутинку.

Он умел ждать.

Сытый запах крови плыл над водой. Теплое и живое существо подходило все ближе, и он задержал дыхание.