Пес, который порвал поводок

— О'кей. Он всегда много болтал. До этого он слухов точно не распускал, но потом начал. Я не думаю, будто он что-нибудь сочинял. Просто не препятствовал им. Слухам.

— Например?

— Судейство. Она была судьей по послушанию в АКС. В Американском клубе собаководства. Он злословил о ее судействе. Вроде того, будто золотистые ретриверы ее любимчики, но это, по-моему, неправда. Он сказал, будто она снимает очки за правый финиш.

— Не может быть. Ошеломлен.

— Кончай шалить с собакой, Кевин, и слушай внимательно. Пес, допустим, прямо перед тобой, а ты хочешь, чтобы он сидел слева от тебя. При правом финише он минует твой правый бок, обходит тебя со спины и садится слева. При левом финише он поворачивается и кончает тем, что садится слева от тебя, не обходя кругом. На всевышний взгляд АКС, два этих финиша равнозначны. Народ принимает это всерьез.

— И я принимаю это всерьез, — сказал Кевин. — Она убила Стэнтона потому, что его пес не так его обходил.

— Конечно нет! Я ведь что тебе рассказываю — как он добился ее увольнения. Или на самом деле только думал, что добился он. Он вроде бы возглавлял антимаргаретовскую клику, но, по правде, не было ведь никакой промаргаретовской клики. Я имею в виду, что ко времени ее ухода уже никто не считал, будто она хороший ведущий дрессировщик. Она только всех и все критиковала. И члены клуба просто разбегались. Каждый класс начинающих обычно приступает к работе, насчитывая двадцать — тридцать новичков, а все, кроме четырех-пяти, к третьему уроку исчезали. Так что, вероятно, для нее не было большим сюрпризом, когда ее и вправду уволили, но получилось хуже, чем должно было быть. Доктор Стэнтон выиграл битву, так что, считай, мог бы проявить великодушие. Но у него как раз умер пес, и, смею сказать, он был отнюдь не в великодушном настроении. И он так никогда и не смягчился, даже когда она ушла. Спустя пару месяцев после ее увольнения мы узнали, что ее лайка умерла, а доктор Стэнтон не оставлял намеков, что это не был несчастный случай. Никто ему не поверил. Фактически никто и внимания на это не обратил. К тому времени нам передался энтузиазм Винса. Его вера в силу похвалы оказалась заразительной. Все мы тоже снова начали нахваливать друг друга и хотели забыть о Маргарет.

— Так она и впрямь убила пса или как? — спросил Кевин.

— Не думаю, — сказала я. — Я слышала, он сбежал. На свободе лайка и в самом деле может далеко уйти. Пса, вероятно, сбило машиной. Не знаю. Вот и вся история. Тебя, кажется, не очень захватило. Так расскажи мне о Гэле.

— Гаролд Шагг, — сказал Кевин, — Отребье. То в психушке, то на свободе.

— В психушке… Кембридж — заколдованное место. Если гарвардский профессор считает себя Богом, это нормально, но если он слишком часто провозглашает это публично, то отправляется в Мак-Литовскую клинику. В госпсихушку гарвардские профессора попадать не должны.

— A потом строем являются либералы и обнаруживают нарушение прав человека.

Трудно сказать, что из этого Кевин произносит с большим презрением — либералы или нарушение прав.

— Представляю себе, что его постоянно то госпитализируют, то выписывают, — сказала я. — Но что ему говорить? Ты всерьез считаешь, что он к этому имел отношение?

— Мы собираемся подержать его, пока не протрезвеет, но мое мнение — он и понятия не имеет о том, что сделал, как, впрочем, и ни о чем другом.

— Но с чего бы ему это делать? С чего бы ему желать смерти доктора Стэнтона?

— Ты сказала, — ответил Кевин. — Не с чего.

Будь я сообразительней, мне бы надо заставить Кевина в первую очередь рассказать о Гэле и, может быть, не следовало рассказывать ему о Маргарет, но я сочла, что это не важно. Кевин, пожалуй, понимал, что я готова о чем-то проболтаться, и, пожалуй, решил ни о чем мне не говорить, пока не проболтаюсь. Я была бы рада его разочаровать. Но так или иначе, решила я, никто не совершает убийств из-за того, что был уволен клубом дрессировки собак. Единственная вина Маргарет — в отпугивании людей. Кроме того, в арсенале-то ей решительно нечего было делать — на той сцене, где она провалилась с треском. И, как заметил Стив, кто-нибудь все равно раскололся бы и назвал ее полиции. Ко времени ухода Кевина у меня уже не осталось сил, чтобы писать об электронных антиблошиных ошейниках, а Рауди с надеждой отирался вокруг, так что я взяла его пройтись. На Доннел-стрит он заметил черного коккер-спаниеля, привязанного бельевой веревкой к тележке. Коккер затявкал и рванулся, а Рауди, вздыбив шерсть, испустил глубокий грудной раскат. Он тоже рванулся, но я удержала равновесие и ухитрилась остаться на ногах. В остальном он вел себя вполне пристойно. Когда мы добрались до дому, я все еще не пришла в настроение писать об антиблошиных ошейниках, а поскольку Рауди был полон энергии, мы с ним немножко поработали.