Лицо озера явилось, предприняв все же долгую жеманную попытку скрыться, заслониться домиками-развалюшками и огородами. Наконец перевернутые лодки и голос великого и ехидного показали, что цель близка. Через минуту-другую кромка, разделяющая иные категории яви и сна, стала кромкой отлива.
Он был здесь один.
Турбаза показалась вдали и, поглумившись над ним несколько, то есть перемещаясь вместе с тем, что находилось на линии горизонта, позволила к себе приблизиться. Из трубы поднималась тонкая струйка светлого дыма.
Дверь хозяйственного блока оказалась открытой, он беспрепятственно миновал первое помещение и оказался в коридоре. Спасатель ночной сидел к нему спиной, в телогрейке и сапогах. Более на нем ничего не было. И даже для темного коридора с неверным предутренним светом он был слишком, нереально черным. Наконец, он обернулся.
— Черная Рожа!
— Яволь.
— Я спокойно сплю на диване, никого не трогаю. Зачем ты пришел? Я хочу назад, к Анне Ивановне.
— А к девочке Тане не хочешь? Она послаще. Только ты ее деньгами портишь. Много дал.
— Пойди ты в жопу.
— Нет проблем. А ты доедешь общественным транспортом.
— Будет белый день. Я не хочу.
— Тогда жди ночи и возвращайся другим путем.
— Что ты здесь делаешь?
— Печь топлю. Времена на переломе. Вот устроился на работу и подхалтуриваю. В ночную смену очень даже ничего. На щепках — голубое пламя, сезон купаний и любовей закончился. Ночью туман был.
— Не видел я никакого тумана.
— Это я тебе во сне устроил комфортное проживание. А на самом деле был. Холодно. Джину хочешь?
— Ты бы штаны надел. Противно.
— Все что естественно, то не безобразно.
Но все же он пропутешествовал в комнату, где лежало водолазное снаряжение, и вернулся в шерстяном трико, отчего стал еще кошмарней. При этом умудрился позвонить по телефону и доложить, что все на объекте спокойно.
Он несомненно знал, этот папуас, толк в чудесном служебном бдении.
— Что ты делаешь? — спросил его Пес, — что это за тетрадка?
— Это стихи, — скромно ответил папуас.
— Что?
— Стихи пишу. Собираюсь в литобъединение вступить.
— С такими яйцами, как у тебя, примут несомненно. Там — поэтессы перезрелые. Только и ждут тебя. Ну, прочти чего-нибудь?
— Не хочу. — Обиделся его приятель. — Иди вон там чаю попей и проваливай.
— Ты вызывал-то меня зачем?
— Предупредить хотел.
— О чем?
— Ты в Каргополь приехал, а не велено было. Теперь туризм свой водный брось. Плохо тебе будет. Сам не знаешь, что случится.
— А ты, может быть, еще знаешь что-то? Ты скажи? Брат…