Лицо озера явилось, предприняв все же долгую жеманную попытку скрыться, заслониться домиками-развалюшками и огородами. Наконец перевернутые лодки и голос великого и ехидного показали, что цель близка. Через минуту-другую кромка, разделяющая иные категории яви и сна, стала кромкой отлива.
Он был здесь один.
Турбаза показалась вдали и, поглумившись над ним несколько, то есть перемещаясь вместе с тем, что находилось на линии горизонта, позволила к себе приблизиться. Из трубы поднималась тонкая струйка светлого дыма.
Дверь хозяйственного блока оказалась открытой, он беспрепятственно миновал первое помещение и оказался в коридоре. Спасатель ночной сидел к нему спиной, в телогрейке и сапогах. Более на нем ничего не было. И даже для темного коридора с неверным предутренним светом он был слишком, нереально черным. Наконец, он обернулся.
—
Черная Рожа!
—
Яволь.
—
Я спокойно сплю на диване, никого не трогаю. Зачем ты пришел? Я хочу назад, к Анне Ивановне.
—
А к девочке Тане не хочешь? Она послаще. Только ты ее деньгами портишь. Много дал.
—
Пойди ты в жопу.
—
Нет проблем. А ты доедешь общественным транспортом.
—
Будет белый день. Я не хочу.
—
Тогда жди ночи и возвращайся другим путем.
—
Что ты здесь делаешь?
—
Печь топлю. Времена на переломе. Вот устроился на работу и подхалтуриваю. В ночную смену очень даже ничего. На щепках — голубое пламя, сезон купаний и любовей закончился. Ночью туман был.
—
Не видел я никакого тумана.
—
Это я тебе во сне устроил комфортное проживание. А на самом деле был. Холодно. Джину хочешь?
—
Ты бы штаны надел. Противно.
—
Все что естественно, то не безобразно.
Но все же он пропутешествовал в комнату, где лежало водолазное снаряжение, и вернулся в шерстяном трико, отчего стал еще кошмарней. При этом умудрился позвонить по телефону и доложить, что все на объекте спокойно.
Он несомненно знал, этот папуас, толк в чудесном служебном бдении.
—
Что ты делаешь? —
спросил его Пес, —
что это за тетрадка?
—
Это стихи, —
скромно ответил папуас.
—
Что?
—
Стихи пишу. Собираюсь в литобъединение вступить.
—
С такими яйцами, как у тебя, примут несомненно. Там — поэтессы перезрелые. Только и ждут тебя. Ну, прочти чего-нибудь?
—
Не хочу. —
Обиделся его приятель. —
Иди вон там чаю попей и проваливай.
—
Ты вызывал-то меня зачем?
—
Предупредить хотел.
—
О чем?
—
Ты в Каргополь приехал, а не велено было. Теперь туризм свой водный брось. Плохо тебе будет. Сам не знаешь, что случится.
—
А ты, может быть, еще знаешь что-то? Ты скажи? Брат…