Первый выстрел

— Какая чепуха! Малороссы — это те же русские, а их язык — искалеченный русский. И я не позволю тебе портить детей. Знаешь ли ты, к чему приводит твой маскарад, когда ты надеваешь вышитую сорочку, шаровары и сапоги, берешь свою бандуру и поешь малороссийские песни? И Бродские, и Ершевские — буквально, все над нами смеются! Ну, зачем ты носишь эти свисающие усы?

— Плевать мне на мнение бар, поневоливших и свой русский народ, и мой украинский! Вот уже триста лет нам, украинцам, запрещают учиться на родном языке, издавать книги на родном языке, даже говорить на родном языке!

— Книги издаются.

— Да, кое-чего мы добились… Но как ты, моя жена, можешь…

Юра стоял за дверью, слушал и дрожал от страха. Он никак не ожидал, что его просьба вызовет ссору между отцом и матерью. В семье говорили всегда по-русски, и мама сердилась, когда он начинал говорить «по-малороссийски». Мама — дочь полтавского учителя гимназии — была русской, отец же происходил из «казенных», то есть не крепостных крестьян-украинцев. Между ними часто возникали споры по этому поводу.

Отец окончил в Москве Петровскую сельскохозяйственную академию, потом работал в Полтаве на сельскохозяйственной опытной станции, познакомился там с Юлией Платоновной, женился. Еще в Москве он участвовал в студенческих волнениях 1905 года. Он горячо любил свой народ и его язык, его песни, его культуру.

Петр Зиновьевич считал предателями, изменниками тех украинцев, которые, получив образование и заняв разные должности, стыдились, чурались своего народа и помогали царскому правительству проводить политику руссификации Украины.

Петр Зиновьевич боготворил великого украинского писателя Тараса Григорьевича Шевченко. «Кобзарь» стоял в его кабинете на самом видном месте за стеклом книжного шкафа, а стены кабинета украшали литографии рисунков Тараса Шевченко.

«Вольнодумство» и «малороссийщину» Сагайдака губернские власти и соседние помещики терпели скрепя сердце. Прекрасный агроном, знаток сельского хозяйства и хороший организатор, он создал в пустынной степи, вдали от города превосходное училище, выпускавшее образованных агрономов. На опытных полях и фермах, в лабораториях училища создавались научные методы и приемы, позволявшие получать в засушливой степи богатые и устойчивые урожаи, выводить породистый скот. Вот почему местные дворяне-помещики и власти вынуждены были смотреть сквозь пальцы на «крамольную» любовь педагога-ученого ко всему украинскому.

Но были и такие украинцы, которые чурались всего «московского»: враждебно относились к русской культуре, к великой русской литературе. Их Петр Зиновьевич считал отщепенцами, называл мазепами. Он говорил: «Русский и украинский народы — это кровные братья. Желание разъединить их и поссорить — это братоубийство. К сожалению, каины-братоубийцы есть и в Петербурге, и на Днепре».

Под Новый год Тимиш и его друзья пришли «щедровать». Лица их были разрисованы углем, полушубки надеты овчиной наружу. У Тимиша на лице была маска козла. Они пели:

Щедрик-ведрик, дайте вареник,
Грудочку кашки, кильце ковбаски,
А як донесу, то дайте ще й ковбасу…

Певчих одарили колбасой, пирогами, конфетами, яблоками.

Юра с молчаливой просьбой смотрел на мать. Юлия Платоновна отворачивалась. Вдруг Юра услышал голос отца:

— Хлопцы, а чи возьмете с собой моего Юрка щедровать?

— Пусть идет, — охотно отозвался Тимиш.

Юра, не помня себя от радости, быстро оделся, схватил маску Деда-Мороза и ушел с ребятами. Они попросили его быть «поводырем», вести их в те дома, где не прогонят.

— Будешь петь, как мы, — сказал Тимиш.

Ночь была лунная, ясная. Каждая снежинка сверкала, казалась многоцветной. Юра смело звонил у каждого парадного крыльца, и если их вначале и не пускали, то стоило Юре снять маску, как их сразу же приглашали в дом.

В каждом доме «щедровиков» хорошо одаривали, даже апельсинами, завернутыми в тонкие бумажки.

10

Побывав в квартирах чуть ли не всех училищных преподавателей, «щедровики», тяжело нагруженные, веселые отправились в село. Юра увязался с ними.

Мать Тимиша встретила их очень радушно, пригласила за стол. В добавление к расставленным на нем пампушкам и медовикам Тимиш с Юрой выложили свои запасы и уселись пировать. Стены уютной теплой хаты были украшены вышитыми рушниками. В красном углу перед иконами горела лампадка. Большой серый кот, мурлыкая, терся у ног.

— А почему у тебя нет елки? — спросил Юра.

— Мы не паны! — резко ответил Тимиш.

— Ну чого ты так, Тимусик! Рождество для всех праздник, а на елке вы были в школе, — поправила его мать.

Потом все запели:

Ой за гаем, гаем, гаем зелененьким,
Там орала дивчинонька волыком чорненьким…

В хату вошел кучер Илько. Он поздравил хозяйку с праздником, но раздеваться не стал, а только выпил рюмку запеканки и сказал:

— Я за тобой, Юр. Твоя мама послала.