Первый выстрел

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут!

. . . . . . . . . . .

«Судьбы безвестные ждут!» Хорошо! Юра и Петя шли, и у них сладко замирали сердца. Им казалось, что впереди их ожидает что-то героическое и прекрасное!

На второй день тоже ходили на манифестации. И в классе было много пустых мест. А через неделю занимались как обычно. Юру и Петю «за самовольную отлучку» на месяц лишили воскресений, а Заворуй выкрутился. Ему все сходило с рук.

И снова звонки, уроки, экзамены. Дохнуть некогда… «Боже царя храни!» теперь не пели, но и «Марсельезу» директор запретил петь.

На переменах делились новостями. Замелькали имена министров Временного правительства: Гучков, Милюков, князь Львов, Чернов. Склонялись названия партий… кадеты, трудовики, эсеры, эсдеки…

А через неделю, после утренней молитвы, в гимназию явился какой-то офицер и простуженным голосом объявил «по поручению ведомства просвещения», что выступления учащихся против существующих порядков отныне караются: виновные будут уволены и высланы домой. Министерство просвещения согласилось рассмотреть проект об исключении из русского алфавита буквы «ять» и твердого знака.

Первое было неприятно, а второе радовало. Значит, не зря шумели. Директор увеличил количество часов для военных занятий. Гимназисты, не подозревая, что их хотят отвлечь от «опасных мыслей», охотно занимались строевой подготовкой, маршировали, выполняли ружейные приемы. Юра, Петя и Коля, как и подобало мушкетерам, были в числе лучших из младших классов, им было даже разрешено чистить винтовки.

Так прошел март…

4

В апреле в одну из перемен в их класс вошло четверо старшеклассников: коренастый Зинченко с желтым бантом в петлице, тоненький Потоцкий с бело-красным бантом, сутулый Гольдшуллер с шестиконечной звездой, а у длинного немца Гафнера бант был красно-бело-черный.

Зинченко сказал:

— Сейчас мы быстро проведем самоопределение национальностей. На фронте, в армиях уже начали выделять украинцев в самостоятельные части. В гимназиях на Украине, если украинцев большинство, разрешено преподавать по-украински. Кто украинцы? Встаньте!

Поднялись трое. Юра сказал, что он потомок казенного крестьянина, который, в свою очередь, был потомком запорожского характерника.

— Малороссы — это тоже украинцы, — пояснил Зинченко. — Встаньте!

Встали еще четыре человека. Зинченко всех записал.

Потом Потоцкий записал четырех поляков и выкрикнул:

— Еще польска не сгинела! Поляки должны держаться до купы, и сидеть в классе вместе, а не с москалями.

«Москали» на это обиделись и отказались уступить свои места «ляхам».

Гольдшуллер записал троих евреев, хотя Владька Ройтман и уверял, что он не еврей, так как его папа принял православие, а он сам крещен Владиславом и проходит закон божий.

Гафнер записал в свой список двоих немцев и сказал, что хотя «дейтче юбер аллес — немцы превыше всех», но они русские немцы и всем сердцем за победу России в войне против кайзера и что собрание немецкого землячества состоится в воскресенье.

Эти ушли, а на следующей перемене явились другие старшеклассники и тоже начали проводить «национальное разграничение». Все закричали: «Уже было!» Но здоровенный старшеклассник Бугайчук объявил предыдущее самоопределение недействительным, так как Зинченко — предатель, а надо, «щоб была щира самостийна Украина», и записал к себе в книжку фамилии всех гимназистов, оканчивающиеся на «енко», «ук», «о» и даже на «ин». «Кацапы», сказал он, только те, у кого фамилии на «ов». Однако многие из записанных не хотели идти в «хохлы». Начался спор, взаимные оскорбления так и сыпались.

В этот момент в класс вбежал Гога:

— Господа гимназисты, не позволяйте обманывать себя! Вы истинно русские люди. Гоните из класса врагов единой и неделимой России!

Но тут вошел Феодосий Терентьевич, узнал, что происходит, и заявил:

— Я могу понять вас, но политические споры в стенах гимназии категорически запрещены. Гимназия аполитична. Станете совершеннолетними — пожалуйста! А о вас, господа старшеклассники, сеющих вражду и национальную рознь, я доложу директору! Идите в свои классы! Не смейте больше агитировать и ждите инспектора.

На следующей перемене поляки все же попытались выселить двоих русских с парт, чтобы всем полякам сесть «до купы». Русские воспротивились. Началась потасовка, перешедшая во всеобщую свалку. Виновных оставили без обеда. После этого гимназическое национальное самоопределение «ушло в подполье». В классах уже никто не смел агитировать, но по вечерам одна группа пела русские песни, а другая — украинские, и пели «на измор» — кто кого перепоет.

Директор запретил петь в рекреационном зале и вообще петь громко.