Условились завтра утром поплыть на лодке к «Святому Георгию» драть мидии. Степа возьмет лодку у отца. «Святой Георгий» — это английский фрегат, затонувший в Судакской бухте шестьдесят лет назад, еще в Крымскую войну. Борта его аршина на два торчат над дном и обросли очень большими ракушками мидий.
Приподнявшись на колено, Юра осматривал окрестности. Среди кипарисов, тополей и каштанов виднелись дачи. Виноградники и сады начинаются от пляжа.
— Вон там белеет дача Жевержеевых, очень богатых купцов, торгующих вином в Москве. Они задешево скупают молодое вино у дачников, имеющих небольшие участки, у татар. И это вино, — объяснял Сережа, — Жевержеевы выдерживают в своих подвалах по два-три года. И продают задорого. В кулаке держат небогатых виноградарей!
— До чего же скаредная эта Жевержеиха! — возмущался Сережа. — Джимболосить и то не разрешает!
— Джимболосить? — переспросил Юра.
— После уборки винограда каждый имеет право попользоваться остатками на кустах, — пояснил Сережа. — А Жевержеиха ягодку жалеет. Ведь все равно пропадет…
— Что такое штормяга на море, ты знаешь? — спросил Степа. — Вот наши рыбаки пошли за белугой в море, а крючки они бросают за пятнадцать верст от берега, против Синей горы. Это где маяк. Видел его?
— Не видел, — признался Юра.
— Ничего, и на маяк смотаемся! Там мой дядя служит. Так вот, про рыбаков я. Шторм начался — страсть! В море баркас с рыбаками мотало-мотало. Вода кончилась на второй день, а они добились до берега только на пятый, как раз вот здесь, где речушка к морю выбегает. Пошли к Жевержеихе передохнуть маленько, за подмогой от нее послать, чтобы баркасы перегнали, ну воды напиться… Ведь пять суток не спали, с ног валились… Так она прогнала их, ничего не дала! — закончил Степа.
— Воды не дала напиться? — удивился Юра.
— Ага, не дала. Наши из речки напились. А в ней знаешь вода какая? Когда ливень, дохлых собак несет, даже арбы с волами.
— Скажешь! — Юра недоверчиво прищурил глаза. — Да она меньше Саксаганки!
— Гад буду, не вру! Художник Айвазовский нарисовал картину «Наводнение в Судаке», как эта река несет повозку с волами.
— Такое большое наводнение?
— Ха, большое! Было такое наводнение, что почти на полверсты залило все виноградники вдоль реки, а Жевержеиха на крыше своего дома спасалась. Батька на лодке приплыл по виноградникам к ней. «Помнишь, говорит, ты воды нам, рыбакам, пожалела? Теперь пей сколько хочешь!»
— И она утонула?
— Не, батька — спасатель. Медаль за спасение утопающих имеет. Перевез Жевержеиху. Ну, хоть у нее сторожа с ружьями, а мы к ней в сад тоже наведываемся…
Мальчики многозначительно переглянулись.
— И правильно! — одобрил Юра. Потом вдруг добавил услышанное в Екатеринославе: — Буржуев надо экспроприировать!
— Как так? — переспросил Манас.
— А так! «Дубровского» Пушкина читали?
— Читали! — оживился Сережа. Его внимательные глаза изучали Юру, и тому от этих пытливых взглядов было не по себе.
— Помните, как Дубровский собрал отряд храбрых крестьян и на помещиков нападал. Троекурову мстил.
— Ай, хорошо Дубровский медведя-людоеда у Троекурова застрелил… — вдруг мечтательно сказал Манас. Он лежал на спине, лениво закрывал веки и также медленно открывал их. И казалось, что его черные ресницы гонят ветер.
— Это что! Есть такой Котовский, мне рассказывал в поезде солдат, так он еще храбрее Дубровского, — продолжал Юра. — Его, как огня, боятся помещики и полиция. Он отбирает деньги у богатых и отдает бедным. Он, как запорожец-характерник, оборачивается кем хочет! Купцом, помещиком, князем. Раз его жандармы поймали. Руки связаны, привезли в дом. А он со второго этажа со связанными руками как прыгнет на лошадь! И ускакал!
— Поймали? — восхищенно спросил Коля.
— Ищи ветра в поле!
— Вот это да!
— И мне отец рассказывал про Котовского, — сказал Сережа.
— А кто твой отец?
— Его батьку в тюрьму засадили, а революция выпустила…
— Он революционер? — спросил Юра.
— Революционер, — ответил Сережа. — Только его сейчас нет, уехал.
— И мой где-то ездит, — вздохнув, сказал Юра.
Все помолчали. Потом Юра рассказывал о запорожцах-характерниках, о Маугли и курганах в степи, о революции в Екатеринославе. Начал было о дуэли с Алешей, но вовремя остановился. «Из-за девчонки, тьфу! Засмеют меня…»
Разговор пошел о здешних горах и лесах. С горы Георгий в ясный день даже турецкий берег виден.
Коля Малаханов тут же объявил, что видел с Георгия германские дредноуты «Гебен» и «Бреслау», когда они шли на Севастополь. Потом матросы рассказывали, что один из них в тумане чуть не напоролся на береговую батарею, повернулся к ней бортом. Тут бы «бах» — и готово! Так нет! Запретил какой-то там начальник, изменник, стрелять. Дредноуты ушли.
— Это что! — заявил Сережа. — Я видел немецкую подводную лодку.
— Брешешь! — воскликнул Коля, не терпевший ничьего превосходства.
— Видел. Чтоб мне провалиться! В голубой бухте, в Новом Свете. Бухта глубокая, вот лодка и приплыла туда.
— Зачем? — спросил Юра. — И откуда ты знаешь, что лодка немецкая?