Первый удар. Книга 1. У водонапорной башни

— Выходит, по-твоему, я должен торчать при тебе, когда воды по колено натекло. Надо мне было отвести воду или нет?

— Да ведь ты опять на целый день пропал!

— Должен был я людям помочь или нет? Когда Полетта приносит тебе чашку молока, ты, небось, не отказываешься, а? У нее в доме потоп.

Старуха замолчала. Леон подошел к ней.

— Ну, ну, не плачь, глупая. Если бы я с утра до вечера при тебе сидел, на что бы мы с тобой жили, а?

Он провел рукой по лбу Мели, потом по ее седым волосам, пересохшим и ломким, как листья табака.

— Ну, успокоилась?

— Пойми ты меня, целые дни я все одна и одна, лежу недвижимая. Вот в голову всякие мысли и лезут.

— Да я понимаю. Но ведь надо что-то делать. Не умирать же с голоду, сидя здесь. Знаешь, Мели, откровенно говоря, мне здесь еще холоднее, чем на улице, здесь уж очень сыро. Ты в постели лежишь, тебе даже тепло. А я без дела торчу, ну, холод до костей и пробирает, прямо кровь в жилах стынет. А на улице я хоть двигаюсь, чувствую, что живу все-таки… Надо будет протопить здесь да переменить тебе белье, а то ты грязная. Пойду попрошу у Жежена ведро угля, ладно?

Леон привычным жестом засунул обе руки под одеяло, рваное одеяло, тяжелое и влажное от сырости.

— А ну-ка, посмотри сама, как нынче тепло, а?

Под одеялом он нащупал плечо Мели и засунул свои иззябшие пальцы между ее неподвижной рукой и костлявым, высохшим боком. От постели подымался тяжелый запах старческого, давно не мытого тела; тяжелый, но теплый дух. Леон, низко склонившись над постелью, почти встав на колени, прижался щекой ко лбу жены.

— Да ты горячая какая! Уж не жар ли у тебя?

— А ты, Леон, весь мокрый! Смотри только не заболей.

— Я пойду к Жежену, попрошу немного угля, у него, наверно, есть. Я бы тоже охотно полежал, погрелся бы, да нельзя же все дни валяться в постели, я ведь не болен.

— Все-таки полежи немножко. Тебе легче будет, отойдешь. Ты не раздевайся, только пиджак сними.

Леон не устоял перед соблазнительной теплотой рваного одеяла и старого тюфяка. Он снял пиджак и повесил на спинку кровати. Сначала хотел было швырнуть его на стол, да вовремя удержался. Стол теперь такой трухлявый, что ткни в него во время дождя пальцем — и выступит вода. Весь словно обомшел, нажмешь на доску и боишься, как бы червяк не вылез. Мели отодвинулась к стене — пусть Леон отдохнет, как раз в середине тюфяка образовалась теплая мягкая ямка. Старуха целыми днями пластом лежит в постели, ну и продавила тюфяк: кости тоже что-нибудь да весят… Леон скатился в ямочку, вытянулся во весь рост рядом с женой и так же, как она, стал молча глядеть в потолок, потом тяжело вздохнул:

— Все-таки это не жизнь!

И вдруг, даже не поворачиваясь к Мели, не отрывая задумчивого взгляда от серого потолка, сказал:

— Фабиенна убралась… нынче ночью.

— Значит, теперь мой черед. Я ведь последняя из нашей компании осталась.

— Какая такая компания?

— Забыл разве? Ну, из нашей… Фабиенна, Жюли, я и потом еще Фредерика. Нас неразлучными звали.

— Чего тебе только в голову не приходит!.. Тогда тебе лет пятнадцать было. Стало быть, ты о молодых годах иногда думаешь, а?

— Полежи с мое в постели, все вспомнишь. В думах человек над собой не властен. Ведь другого-то никакого дела у меня нет — вот и перебираешь, перебираешь свои мысли, и никуда от этого тюфяка не уйдешь, как из тюрьмы. А все-таки ищешь лазейку. Скажем, заболит у меня палец, и мне сразу вот что представляется: помнишь, твой котенок меня оцарапал, когда мы с тобой начали гулять? Я тогда только еще во второй раз к твоим старикам пришла. Отец твой хотел котенка в море выбросить. А я пожалела, не дала. Ты тогда из порта пришел и все пальцы мне перецеловал, помнишь?

— Раз ты говоришь, значит так и было, — ворчит Леон.

— Или иной раз лежишь, не шевелясь, сутки напролет, ноги одеревенеют, будто чужие сделаются, а мне тогда знаешь, что чудится — та ночь на лугу, помнишь? — Нет? Да как же так? Праздник был. Мы целый день пробегали, а весь вечер танцевали, бургундского выпили, я еле на ногах стояла, и обратно ты меня почти всю дорогу нес. А луна-то, луна какая была, помнишь?..

— Хорошо еще, что тебе все только приятное вспоминается!»

— Ну не всегда. Часто тоже и плохое на ум приходит… Фабиенна, та хоть до последнего дня продержалась. И не болела никогда. Отчего она умерла?

— Замерзла. Когда ее утром нашли, она уже закоченела.

— Она сразу умерла, может быть, даже во сне. Фабиенна до конца в постель не ложилась, сама всюду ходила. А я здесь валяюсь, ничего не вижу, ничего не слышу, разве я живу?