Первый субботник

Он тяжело с надрывом закашлял, судорожно прижав ко рту перебинтованную руку.

– А ты испей, родимый, легче станет, – наклонилась вперед баба постарше. – Парное молочко все болести снимет.

– Мою не снимет, – выдохнул Петр, спуская с лавки бледные костлявые ноги. – У меня такая гадина у грудях свилась – не приведи бог. Чисто порча, как пить дать. И опять же, знаю ведь кто это сделал. Знаю, а молчу. Потому как страстотерпец, истинный христианин… испить, что ль…

Он принял из рук политрука теплую флягу, ненадолго припал к ней, вытер рот рукавом:

– Вот спасибо… так вот, товарищ комдив, ползем мы вдоль траншеи, а немцы все ракеты свои пускают. Не очень часто так, но чтоб им видно было. Ползем, я Серегу трогаю за ногу: мол, вон немец торчит, этого и возьмем. А он мне на блиндаж показывает. А там, пригляделся я и вижу: стоят в темноте два немца. И оба офицеры. Один помоложе, другой постарше. Ну, смекаю, помоложе нам менее полезен будет. И выбрал старшего.

– Молодец, Жихарев! – Вера Алексеевна встала из-за стола, прошла между партами и, остановившись возле парты Олега, раскрыла его тетрадь. – Вот, послушайте, ребята, что он пишет… Родина, мне кажется, это не дом и не улица, и даже не город, в котором ты родился. Родина – это вся наша огромная страна, самая дорогая, самая великая на свете. Она не может сравниться ни с какой другой страной, потому что только здесь человек по-настоящему счастлив, свободен, рад окружающей его жизни. А какая природа у нас в СССР! Леса, перелески, луга. И реки, и горы, и огромные моря. Я очень люблю нашу природу. И мое самое любимое дерево – береза.

– А мое – каштан, – улыбнулся Сергей, снова наполняя бокалы. – Знаете, Ира, есть такой древний галльский календарь. Там у каждого человека свое дерево. Так вот у меня – каштан. И я сейчас вспоминаю, я ведь с самого детства люблю каштаны. И листья, и деревья, и плоды.

– Жареные на угольях? – засмеялась медсестра, подавая ему мензурку с лекарством.

– Точно, точно, дарагая, – Махаладзе приподнялся, принял мензурку, выпил и поморщился. – Фуу… гадасть какая…

– Вот, что значит в городе пожил! – расхохотался дед, цепляя вилкой кусок пожелтевшего сала. – Да! Отвык ты от нашего сучка, отвык, Сеня!

– Ладно, ты лучше расскажи, как у вас тут с уборочной дела обстоят, – строго спросил Малютин.

– Плохо, – помрачнел Терентий Палыч и медленно опустился на стул. – Вчера опять температура поднялась, бредил. А к утру слабость у него наступила, бледный, как полотно. И бредит, Юленька, все время бредит…

– Бред, товарищ Лещенко, это еще не помешательство, – капитан развязал тесемки красной папки, полистал дело. – Симулирует он. Как и неделю назад симулировал сердечный приступ. Артист он.

– Безусловно! – тряхнул головой отец. – И я это знаю не хуже вашего. То, что Витька мой талантлив – это абсолютная истина. Он в десять лет уже выступал. В школе, в клубе. Потом в доме пионеров занимался. А там ведь тоже отбор есть. Он, я помню, неделю к поступлению готовился, монолог Гамлета учил и басни Крылова. И вот приняли! Добился своего. Потому что – талантлив.

– А тут талантливые только и выставляются. Вы что, думаете мы сюда рутину потащим? – насмешливо проговорил худощавый парень в джинсах. – Мы посредственность не выставим. Вон, Саша Любаров. Бывший геолог, в этом году Суриковский заочно окончил. Посмотрите, какие пейзажи! А Марина Луспекарова. В казахских степях три месяца была, смотрите какой воздух. Прямо чувствуется – горячий! Обжигающий! Ведь чувствуется, а?

– Конечно, – сдержанно ответила Римма, обрезая тюльпаны. – Вечером здесь прохладней. А днем, что ж говорить. Это солончаковый ветер. Если простыню мокрую повесить – вся просолится. Вот так и живем…

Она поправила косынку и исподлобья посмотрела на Русецкого.

– А красивая вы, – проговорил полярник, снимая унты. – Вы похожи на Ассоль. И вообще вы девушка нездешних широт. Вы где родились?

– В Ленинграде, – ответил сержант, вставляя новый диск. – Я там и родился, и вырос. В консерваторию хотел поступать, а тут война.

– А я на Балхаше рос, – Подлужный надел фуражку, постоял, прислонившись к косяку, вздохнул и вышел.

С гор потянуло прохладой. Голубоватый туман накрыл долину, повис над зарослями алычи. Солнце, окутавшись мутно-розовой дымкой, медленно опустилось на Западный хребет. В ауле лаяли собаки, одетые в черное женщины возились возле круглых печей. Мулла пронзительно закричал на крыше.