Первый субботник

Разорвав жакет в руках, он содрал его с окостеневшего трупа.

Потом разорвал и снял юбку.

Внизу была заплесневелая ночная рубашка.

Санька разодрал ее и выпрямился, осветив бледное тело.

От шеи до низа живота по нему тянулся длинный разрез, перехваченный поперек частыми нитками. В разрезе копошились черви. Грудь казалась не по-женски плоской. В пупке свилась мокрица. Темный пах выделялся на фоне бледно-синего тела.

Санька взялся за покрытую пятнами ногу, потянул.

Она не поддавалась.

Он потянул сильнее, упершись в гроб и ткнувшись спиной в стенку ямы. Что-то затрещало в животе трупа, и нога отошла.

Санька зашел справа и потянул за другую.

Она поддалась свободно.

Санька выпрямился.

Наташа лежала перед ним, растопырив ноги.

Он опустился на колени и стал трогать ее пах.

– Вот… милая моя… вот…

Пах был холодным и жестким. Санька стал водить по нему пальцем. Неожиданно палец провалился куда-то. Санька вытащил его, посветил. Палец был в мутно-зеленой слизи. Два крохотных червячка прилипли к нему и яростно шевелились.

Санька вытер палец о штаны, схватил бутылку и вылил водку на пах:

– Вот… чтоб это…

Потом быстро накрыл верхнюю часть трупа белой материей, приспустил штаны и лег на труп.

– Милая… Наташенька… вот так… вот…

Он стал двигаться.

Член тяжело скользил в чем-то холодном и липком.

– Вот… Наташенька… вот… вот… – шептал Санька, сжимая плечи трупа.

– Так… вот… вот… вот…

Через пару минут он закряхтел, заерзал и замер в изнеможении:

– Ой бля…

Полежав немного на накрытом трупе, Санька медленно встал, посветил на свой член. Коричневато-зеленая слизь на нем перемешивалась с мутно-белой спермой.

Санька вытер его простыней, натянул штаны.

Выкинув наверх лопату, с трудом выбрался сам. Наверху он отдышался и покурил, бродя по кладбищу. Потом бросил в яму крышку гроба, взял лопату и стал забрасывать землю.

В деревню он вернулся в четвертом часу.

Когда стал перелезать через прясла, спавшая во дворе Найда залаяла, побежала в огород.

– Свои, – проговорил Санька и собака, радостно заскулив, бросилась к нему.

– Свои, свои, псюша… – он потрепал ее, прошел к сараю и поставил лопату на место.

Собака юлила вокруг, шурша травой, задевая за его ноги теплым телом.

– Пошла, пошла… – пнул ее Санька и, подойдя к окошку, громко постучал.

В избе вспыхнул свет, выглянуло заспанное лицо матери.

– Мам, эт я, – улыбнулся Санька.

Мать покачала головой и скрылась.

Посвистывая, Санька двинулся к крыльцу. Лязгнула задвижка, дверь отворилась.

– Ты хде шлялся-то? Обнахлел совсем…

Санька поднялся на крыльцо:

– Да на танцах. Чо шумишь.

– Ни днем, ни ночью спокоя нету! Закрый сам.

Она скрылась в сенях.

Заперев за собою дверь, Санька прошел в горницу. Постояв в темноте, зачерпнул из ведра воды, выпил. Подошел к столу, вынул хлеб из-под скатерти, пожевал. Посмотрел в окно.

– Ты ложитца будешь, аль нет?! – заворочалась на печке мать.

– Да щас, спи ты.

Санька постоял, жуя хлеб, потом снял с комода отцовскую трехрядку и осторожно двинулся к двери.

– Куды опять?

– Да щас, мать, ну чо ты…

Он прошел на двор, прошлепав по грязи, отворил калитку и оказался на пасеке.

Здесь пахло воском и яблоками.

Санька пробрался меж яблонями и сел на узкую шаткую лавочку, прямо напротив четырех ульев. Прохладный ветерок прошелестел по листьям, качнул стоящую поодаль рябинку. Санька развернул меха и прошелся по кнопкам:

– К сожалеееенью день рождеееенья только раааз в гоооодууу.

Пальцы не слушались.

Он пиликал, склонив голову к гармошке. Меха пахли старой кожей и нафталином.

Прибежала Найда, осторожно понюхала гармонь.

Санька прогнал ее и заиграл погромче:

– Хлеба налееево, хлеба напрааавооо…

Но пальцы снова не послушались, гармошка фальшиво попискивала в темноте.

Санька посидел, вздыхая и крутя головой.

Потом вдруг замер, улыбнулся и посмотрел на небо. Молодой месяц в окружении звездной россыпи висел над пасекой. Санька опять улыбнулся, будто вспомнив что-то, зябко передернул плечами и взялся за гармонь.

На этот раз она ответила стройной мелодией.

Санька сыграл вступление и пропел, медленно растягивая слова:

Я свою любимоююю
Из могилы выроююю
Положу, помооою
Поебу, зарою.

Он сжал меха и прислушался. На деревне стояла полная тишина.

Вскоре запели первые петухи.

Разговор по душам

– Хозяин дома? – громко позвал Мокеев, входя в распахнутую калитку просторного палисадника.

В приоткрытом окне добротного деревенского дома показалась немолодая женщина в пестром платке, прищурясь глянула и скрылась. Мокеев взошел на крыльцо, миновал сени с недавно обновленным полом, потянул за кованую ручку двери и ступил в горницу.

Хозяйки в доме не было. Справа стояла большая русская печь, слева массивный дубовый стол. Жестяные ходики в виде кошачьей морды громко тикали. В дальнем углу разместился широкий, окованный железом сундук.

Женщина быстро вернулась:

– Он на дворе дрова рубит. Щас придет. Садитеся.

Мокеев опустился на лавку, поставил рядом сумку.

– А вы из правленья, что ль? – спросила женщина, наливая щи из котла в глубокую тарелку.