Первый шедевр

Милт вздернул бровь, блеснув шрамом на переносице, но промолчал в ожидании объяснения.

– Рэймонд, пути господние неисповедимы. Я нашел тогда на дороге парня, нуждавшегося в помощи и поддержке…

– И рассказал, как растворить труп в щелоке?

– Так получилось, – Иезекииль развел руки.

– Но, когда я о нем рассказывал, разве вы не узнали его?

– Рэймонд, я называю людей по имени. Для меня он был просто Грегом. Для вас – подозреваемым Бойлом.

– Вы могли бы выступить очевидцем на суде.

– И это все равно ничего бы не изменило. Этот молодой человек тяжело болен, к сожалению. Его разум, как и душу, уже не спасти.

– Да… Он придумал себе субличность. На суде Бойл разговаривал голосом Тимоти Кука, как оказалось. Так сказала мисс Фултон. Говорит, что Тим разговаривал примерно так же, но ругался меньше, – Рэй передал Изи чашку зеленого чая.

– А что с другими убийствами?

– Ими занимается местная полиция, – бросил Рэй и уселся на диван, прихлебывая кипяток. – Пускай они это и расхлебывают. У меня были обязательства перед одним заказчиком, и я их исполнил.

Музыка закончилась, теперь игла винилового проигрыватель считывала шипящую тишину. Милт поднялся с дивана, убрал пластинку и выключил проигрыватель, выжидающе посмотрев на Изи.

– Вы готовы отправляться? – спросил тот.

– Давно готов. Только упакую кота в переноску. У него проблемы с пищеварением, поэтому кормите его только дважды в день, как бы жалостливо он не просил. В пакете консервы с его любимым кормом и…

– Уверен, я разберусь, Рэймонд, – Иезекииль мягко улыбнулся. – Мои собаки его точно не будут обижать.

– Спасибо, Изи.

– Вам, наверное, сложно решиться на этот шаг?

– Это нужно было сделать гораздо раньше.

Рэй позвал кота, который с вялым сопротивлением зашел – таки в переноску. Он передал ее и небольшой бумажный пакет Иезекиилю, а сам взял небольшой потертый саквояж.

– Вас нужно встретить по прибытии? – спросил Иезекииль.

– Не знаю, Изи. Надеюсь, не придется.

* * *

Хейгейтское кладбище было очаровательно мрачным, несмотря на ясный солнечный день. Оливия катила детскую прогулочную коляску с очаровательной девочкой по узкой дорожке. Легкий ветерок развеял бежевый плащ, тот самый, в котором она пришла в ресторан в тот вечер, когда Грегори сделал ей предложение. И когда она согласилась. Оливия остановилась у скромного мраморного креста.

– Здравствуй папа, – прошептала она. – И с днем рождения. Уже два года прошло, как тебя не стало… Каждый день вспоминаю о тебе. Рассказываю о дедушке Фелиции. Она хорошая, красивая, здоровая. Немного похожа на тебя… Жаль, что ты не успел ее подержать в руках. Она бы тебя обожала. Прости, папа, что не верила тебе. Ты всегда хотел для меня лучшего. Хотел, чтобы я была счастлива. Но не волнуйся, пап, я счастлива. У меня есть самое дорогое сокровище, которое бывает в жизни. Спасибо за твое наследство, хоть и пришлось немного побороться с Британи. Ну и сука же она у тебя… Но я справлюсь, мы справимся.

– Па-па? – произнесла Фелиция.

– Нет, пупсик, это деда. Де-да.

– Па-па?

– Ох, наш папа… Болеет… Я не знаю, как ей объяснить это. Когда она станет чуть постарше. И не могу пока найти другого мужчину, которого полюбила бы точно так же, как… Грегори. Я спрашиваю себя по ночам, почему я полюбила именно его. Почему не разглядела его ложь. Его безумие. Может, со мной тоже что-то не так?

– Ма-ма…

– Да, Фили, скоро пойдем… В общем… Я даже не знаю, что еще сказать… Я вернулась в Лондон, но совсем не чувствую его… Своим домом. Поместье в Вирджинии продали. Представляешь, нашлись безумные почитатели Грегори. Они всерьез восхищаются его картинами, которые даже ни разу не видели. Этот русский, Омович, сидит на них как дракон на золоте. В газетах теперь только про него и пишут, теперь даже больше, чем про Грега… Кровавый Пикассо, Маньяк с кистью, Искусный потрошитель – так его прозвали газетчики. А по сути это больной несчастный человек. Он никогда не рассказывал о своей матери и, оказалось, что у него это наследственное. И теперь я боюсь, – Оливия не смогла сдержать слез. – Теперь я боюсь, что Фили переняла это… Отмечена печатью безумия. Боюсь вести ее к врачам. Точнее, боюсь, что они скажут то, что я не готова услышать…

– Ма-ма… гули! – девочка показала на ворона, усевшегося на соседнее надгробье, птица внимательно слушала исповедь Оливии.

– Это не гули. Это «кар-кар». Ворона…

– Гули, – запротестовала Филиция.

– Как бы то ни было… Мне очень тебя не хватает, папа. Надеюсь, что у Фили будет такой же отец. Который ее будет любить больше, чем себя.

Оливия смахнула платком слезы, развернулась и покатила коляску дальше по дорожке.

* * *

Чернокожий усталый санитар изображал непреклонность перед Омовичем:

– К пациенту нельзя, он находится в психозе и может навредить вам и себе.

– Думаю, что наш разговор благотворно на него повлияет, – Юрий убрал ладонь со стойки, под которой обнаружилось пятьсот фунтов.