– Ёш твою маковку! Спро-осил... Да теперешние не в пример. Деньги шальные. Бога нету. К старикам без внимания. Друг дружку тыркают... Бывало, идут вместе, рядком да ладком, а эти – шырк да шырк, шырк да шырк... К себе без уважения.
– Ладно уж... Твой-то от чего помер?
– Дак он у нас, – завопила старушка, – и был один на всю деревню! Голь перекатная... А тут, почитай, все хлещут. Что баба, что мужик. Что в праздник, что в будень. И белую, и красную, и самогон... – Почмокала вдруг пухлыми губками, сказала мечтательно: – Четверочку бы я опростала...
– Во, дает! – восхитился Леха. – Куда тебе...
– Я бедовая. Выпью, дак плясать пойду. Нонче, с глазами, всех перепляшу!
– Попроси, – предложил с надеждой. – Принесут с передачей.
– Эва... – отмахнулась. – Дочка у меня далёко. Семь рублей взад-назад прокатаешь. Не с руки.
Повозилась на скамейке, подмигнула глазом в зеленке, легонько подтолкнула локтем:
– Байку сказать?
– Ну?
– Баранки гну. Сказать аль обойдешься?
– Скажи.
– То-то.
И запела тягучим, не своим, голосом, складно, нараспев:
– Девки болтали – бабы слыхали, деды видали – отцам передали... Сотворил Господь Бог поначалу твердую водку. Сухарь-сухарем. Ели ее и хмелели. Жевали и песни пели. Кусали и веселились. Хрустели и матерились. Попробовали беззубые: не грызется, не крошится, не ломается. Они ее в воде мочили – крепость не та. Они ее в ступе толкли – вкус не тот. Они ее куском глотали – польза не та. И взмолились беззубые: Господи! Всем Ты добро делаешь, всех привечаешь, нас одних щедротами обошел. Сделай, Господи, чтоб она сама, поганая, в глотку проскакивала. Пожалел Бог беззубых и сотворил текучую водку. Льется она и пьется. Переливается – ни за что не цепляется. Ты и не подумал, а она уже булькает. Ты и не захочешь, а она уже там...
– Маманя, – сказал Леха дурным голосом. – Разбередила, маманя... Дай двушечку. Позвонить...
– Ёш твою маковку! – залилась старушка. – Разобрало... – Полезла в карман за монетой: – Станешь пить – поднеси.
– Поднесу, маманя!
Выхватил у нее монету – и опрометью к автомату. Хорошо – никого нет, а то бы не удержался, всех раскидал в запале. Набрал номер, вцепился в трубку, слушал редкие, басовитые гудки. Долго. Целую вечность. Желудок затягивало в тугой узел. Глаза набрякли влагой. Голову тянуло назад, затылком к спине. Ноги дрожали беспокойной щенячьей дрожью. Будто поднесли к самому его носу полный, до краев, стакан, а пить не давали.
3
Щелчок в трубке прозвучал, как избавление.
– Здорово, – сказал Леха независимо.
Молчание.
– Здорово, говорю.
– Чего надо?
– Навестила бы.
– Обойдешься.
– Клавдея, – пригрозил, – кто я тебе?
– Никто.
– Подумай, чего говоришь.
– Думала. Хватит.
– Приходи, – попросил. – Проведать...
– Опять водки потребуешь.
– Поллитровочку... Всего-то одну.
– Перебьешься.
– Клавдея!
– Сто лет – Клавдея. Нельзя тебе.
– Одну можно.
– Врач не велел.
– Много он понимает, твой врач...
– Лопнут сосуды, – засопела Клавдея, – на всю жизнь паралитик.
– Небось... С одной не лопнут.
– Нет! – закричала яростно. – Не понесу. Тебя, дурака, от чего лечат, от чего лечат-то?
– Клавдея, – простонал, – нутро горит...
– Перегорит.
– Дерет всего...
– Передерет.
– Терпеть – сил нету.
– Ну и пес с тобой!
И трубку на рычаг.
– У, паскуда… – заругался Леха шепотом, матерными словами.
Нет у него еще двушечки, и взять теперь негде. Будь она проклята, жизнь трезвая, безденежная! С горя долбанул кулаком по автомату, чего-то там дзынькнуло, звякнуло: вывалилась наружу нежданная монета.
– А-аа... – взликовал Леха и набрал номер заново. – Клавдея, это опять я.
– Ну?
– Клавдея, чего скажу.
– Говори.
– Клавдея, утром обход был... Плохо, сказали. Давления нету.
– Ври.
– Не жилец, сказали. Чуешь?
– Болтай...
– Клавдея, – грустно и проникновенно сообщил Леха, – рентген показал...
Клавдея вздохнула шумно, в самую трубку:
– Не пойду. Не пойду я...
– Попрощаться... – прошептал с чувством и сам всхлипнул от жалости. – Недолго уж теперь...
Тихо стало на том конце, будто никого не было. Ни вздоха, ни шепота. Леха напрягся, понюхал: потянуло из трубки долгожданным винным запахом.
– Придешь?
– Ага...
– Сразу?
– Ну...
Тут бы ему и остановиться, Лехе, подождать, пока сама прибежит, бутылку принесет – утешить, а он, дурак, не стерпел, мерзко сглотнул в самую трубку:
– Поллитровочку прихвати. Напоследок...
– Черта тебе! – взвилась Клавдея. – Пес ненасытный! Сдохнешь – не приду...
И трубку на рычаг.
Леха долбанул кулаком по автомату, но монетка уже не выскочила. Счастье бывает один только раз. Не использовал – пиши пропало. А он долбанул еще и еще, все на что-то надеялся. А потом уже не надеялся, бил просто так. Топтался вокруг на нетвердых ногах, стучал кулаком по железу, вымешал на нем вялую злость.
Когда запал кончился, побрел Леха в свою палату. Взял с тумбочки стакан, с омерзением глотнул теплого компоту. Завалился на постылую койку, тупо глядел в высокий потолок, беспрерывно думал об одном: где бы ему выпить?..
4