Первый этаж

– Ёш твою маковку! Спро-осил... Да теперешние не в пример. Деньги шальные. Бога нету. К старикам без внимания. Друг дружку тыркают... Бывало, идут вместе, рядком да ладком, а эти – шырк да шырк, шырк да шырк... К себе без уважения.

– Ладно уж... Твой-то от чего помер?

– Дак он у нас, – завопила старушка, – и был один на всю деревню! Голь перекатная... А тут, почитай, все хлещут. Что баба, что мужик. Что в праздник, что в будень. И белую, и красную, и самогон... – Почмокала вдруг пухлыми губками, сказала мечтательно: – Четверочку бы я опростала...

– Во, дает! – восхитился Леха. – Куда тебе...

– Я бедовая. Выпью, дак плясать пойду. Нонче, с глазами, всех перепляшу!

– Попроси, – предложил с надеждой. – Принесут с передачей.

– Эва... – отмахнулась. – Дочка у меня далёко. Семь рублей взад-назад прокатаешь. Не с руки.

Повозилась на скамейке, подмигнула глазом в зеленке, легонько подтолкнула локтем:

– Байку сказать?

– Ну?

– Баранки гну. Сказать аль обойдешься?

– Скажи.

– То-то.

И запела тягучим, не своим, голосом, складно, нараспев:

– Девки болтали – бабы слыхали, деды видали – отцам передали... Сотворил Господь Бог поначалу твердую водку. Сухарь-сухарем. Ели ее и хмелели. Жевали и песни пели. Кусали и веселились. Хрустели и матерились. Попробовали беззубые: не грызется, не крошится, не ломается. Они ее в воде мочили – крепость не та. Они ее в ступе толкли – вкус не тот. Они ее куском глотали – польза не та. И взмолились беззубые: Господи! Всем Ты добро делаешь, всех привечаешь, нас одних щедротами обошел. Сделай, Господи, чтоб она сама, поганая, в глотку проскакивала. Пожалел Бог беззубых и сотворил текучую водку. Льется она и пьется. Переливается – ни за что не цепляется. Ты и не подумал, а она уже булькает. Ты и не захочешь, а она уже там...

– Маманя, – сказал Леха дурным голосом. – Разбередила, маманя... Дай двушечку. Позвонить...

– Ёш твою маковку! – залилась старушка. – Разобрало... – Полезла в карман за монетой: – Станешь пить – поднеси.

– Поднесу, маманя!

Выхватил у нее монету – и опрометью к автомату. Хорошо – никого нет, а то бы не удержался, всех раскидал в запале. Набрал номер, вцепился в трубку, слушал редкие, басовитые гудки. Долго. Целую вечность. Желудок затягивало в тугой узел. Глаза набрякли влагой. Голову тянуло назад, затылком к спине. Ноги дрожали беспокойной щенячьей дрожью. Будто поднесли к самому его носу полный, до краев, стакан, а пить не давали. 

3

Щелчок в трубке прозвучал, как избавление.

– Здорово, – сказал Леха независимо.

Молчание.

– Здорово, говорю.

– Чего надо?

– Навестила бы.

– Обойдешься.

– Клавдея, – пригрозил, – кто я тебе?

– Никто.

– Подумай, чего говоришь.

– Думала. Хватит.

– Приходи, – попросил. – Проведать...

– Опять водки потребуешь.

– Поллитровочку... Всего-то одну.

– Перебьешься.

– Клавдея!

– Сто лет – Клавдея. Нельзя тебе.

– Одну можно.

– Врач не велел.

– Много он понимает, твой врач...

– Лопнут сосуды, – засопела Клавдея, – на всю жизнь паралитик.

– Небось... С одной не лопнут.

– Нет! – закричала яростно. – Не понесу. Тебя, дурака, от чего лечат, от чего лечат-то?

– Клавдея, – простонал, – нутро горит...

– Перегорит.

– Дерет всего...

– Передерет.

– Терпеть – сил нету.

– Ну и пес с тобой!

И трубку на рычаг.

– У, паскуда… – заругался Леха шепотом, матерными словами.

Нет у него еще двушечки, и взять теперь негде. Будь она проклята, жизнь трезвая, безденежная! С горя долбанул кулаком по автомату, чего-то там дзынькнуло, звякнуло: вывалилась наружу нежданная монета.

– А-аа... – взликовал Леха и набрал номер заново. – Клавдея, это опять я.

– Ну?

– Клавдея, чего скажу.

– Говори.

– Клавдея, утром обход был... Плохо, сказали. Давления нету.

– Ври.

– Не жилец, сказали. Чуешь?

– Болтай...

– Клавдея, – грустно и проникновенно сообщил Леха, – рентген показал...

Клавдея вздохнула шумно, в самую трубку:

– Не пойду. Не пойду я...

– Попрощаться... – прошептал с чувством и сам всхлипнул от жалости. – Недолго уж теперь...

Тихо стало на том конце, будто никого не было. Ни вздоха, ни шепота. Леха напрягся, понюхал: потянуло из трубки долгожданным винным запахом.

– Придешь?

– Ага...

– Сразу?

– Ну...

Тут бы ему и остановиться, Лехе, подождать, пока сама прибежит, бутылку принесет – утешить, а он, дурак, не стерпел, мерзко сглотнул в самую трубку:

– Поллитровочку прихвати. Напоследок...

– Черта тебе! – взвилась Клавдея. – Пес ненасытный! Сдохнешь – не приду...

И трубку на рычаг.

Леха долбанул кулаком по автомату, но монетка уже не выскочила. Счастье бывает один только раз. Не использовал – пиши пропало. А он долбанул еще и еще, все на что-то надеялся. А потом уже не надеялся, бил просто так. Топтался вокруг на нетвердых ногах, стучал кулаком по железу, вымешал на нем вялую злость.

Когда запал кончился, побрел Леха в свою палату. Взял с тумбочки стакан, с омерзением глотнул теплого компоту. Завалился на постылую койку, тупо глядел в высокий потолок, беспрерывно думал об одном: где бы ему выпить?.. 

4