Первый человек в Риме

Поскольку все участники консилиума, кроме Публия Попиллия, начинали свою жизнь в Риме как рабы, в их глазах вспыхнула злость. Они отошли подальше от больного – под тем предлогом, что им пора уходить.

– Если он захочет сладкого, пусть ограничится медовым вином, – рекомендовал напоследок Публий Попиллий. – Дня два-три лучше воздержаться от еды, а потом, когда он вновь почувствует голод, давай ему нормальную пищу. Обрати внимание, госпожа, я сказал: нормальную! Бобы, а не засахаренные фрукты. Холодные закуски, а не сладости.

Через неделю состояние Стиха улучшилось, но полностью он так и не поправился. Хотя он и ел теперь только питательную и здоровую пищу, его иногда мучили тошнота, рвота, боль и диарея. Приступы были не так сильны, как вначале, но изнурительны. Он начал понемногу терять в весе, но пока этого в доме никто не замечал.

К концу лета он уже не мог дойти до своей конторы в портике Метеллов. Потрясающая книга с иллюстрациями, которую подарил ему Сулла, перестала его интересовать. Он не мог проглотить пищу. Единственное, что ему иногда удавалось, – это выпить медового вина.

К сентябрю у него перебывали все врачи Рима. Диагнозы ставились самые разнообразные, не говоря уже о средствах лечения, особенно после того, как Клитумна прибегла к помощи знахарей.

– Давайте ему кушать все, что он хочет, – советовал один врач.

– Не давайте ему ничего, пусть поголодает, – рекомендовал другой.

– Только бобы! – настаивал врач, последователь Пифагора.

– Успокойтесь, – сказал домашним Стиха носатый Афинодор Сикул. – Что бы это ни было, оно не заразно. Я считаю, что у больного злокачественное образование в пищеводе. Однако следует проследить, чтобы те, кто контактирует с больным, и те, кто чистит его горшок, после этого тщательно мыли руки. Не допускайте их к кухне и к приготовлению пищи.

Прошло еще два дня – и Луций Гавий Стих умер. Вне себя от горя Клитумна после похорон сразу же покинула Рим, умоляя Суллу и Никополис поехать с ней в Цирцею. Там у нее была вилла. Сулла проводил ее до побережья Кампании, однако он и Никополис отказались покинуть Рим.

Возвратившись из Цирцеи, Сулла поцеловал Никополис и выехал из ее комнат.

– Я возвращаюсь в таблиний и свою спальню, – объявил он. – В конце концов, теперь, когда Липкий Стих помер, я ближайший наследник Клитумны, почти сын.

Он бросил иллюстрированные свитки в ведро и сжег их. С искаженным от омерзения лицом он жестом пригласил Никополис, которая стояла на пороге кабинета.

– Полюбуйся! В этой комнате нет ни пяди чистого, не липкого пространства!

Кувшин медового вина стоял на бесценной консоли из тетраклиниса. Подняв кувшин, Сулла увидел липкие пятна, въевшиеся в изысканный рисунок древесины. Процедил сквозь зубы:

– Что за таракан! Прощай же, Липкий Стих!

И швырнул кувшин в открытое окно на колоннаду перистиля. Но кувшин пролетел дальше и разбился на тысячу осколков о цоколь «любимой» статуи Суллы – Аполлона, преследующего Дафну. Огромное пятно густого вина разлилось по гладкому камню и длинными струйками стало стекать на землю.

Метнувшись к окну, Никополис захихикала.

– Ты прав, – сказала женщина. – Сущий таракан!

И послала свою маленькую служанку Вифи помыть пьедестал и вытереть тряпкой насухо.

Никто не заметил следов белого порошка, приставшего к мрамору, потому что мрамор был тоже белый. Вода сделала свое дело: порошок исчез.

– Я рада, что ты не попал в саму статую, – сказала Никополис, сидя у Суллы на коленях. Оба смотрели, как Вифи отмывает скульптуру.

– А мне жаль, – сказал Сулла, но вид у него был очень довольный.

– Жаль? Луций Корнелий, эти восхитительные краски статуи были бы испорчены! Хорошо, что цоколь каменный и не раскрашен.

Верхняя губа Суллы вздернулась, обнажив зубы.

– Ох! Почему так получается, что меня всегда окружают безвкусные дураки? – воскликнул он, сталкивая Никополис со своих колен.

Пятно исчезло полностью. Вифи выжала тряпку и вылила воду из таза на анютины глазки.

– Вифи! – крикнул Сулла. – Вымой руки, девочка, очень хорошо вымой! Неизвестно, от чего умер Стих, а он очень любил медовое вино. Давай, иди!

Вся засияв от счастья, что Сулла заметил ее, Вифи ушла.

– Сегодня я обратил внимание на очень интересного молодого человека, – сказал Гай Марий Публию Рутилию Руфу.

Они стояли возле храма Теллус в Каринах – одном из самых богатых кварталов Рима, по соседству с домом Рутилия Руфа. В этот ветреный день здесь приветливо светило солнышко.

– Тут солнца больше, чем в моем перистиле, – заметил Рутилий Руф, подводя своего гостя к деревянной скамье возле просторного, но обветшалого храма. – Исконными древними богами пренебрегают в наши дни, особенно моей дорогой Теллус, – продолжал он. – Все нынче бьют поклоны Великой Матери Азиатской и забыли, что Риму лучше бы молиться собственной богине!

Гай Марий заговорил о своей встрече с интересным человеком, чтобы предотвратить угрожающую ему проповедь об исконных римских богах – самых древних, самых призрачных и таинственных. Прием сработал. Рутилий Руф всегда был неравнодушен к интересным людям любого возраста и пола.