Первый человек

Не знаю, как выразить радость, которую ты мне доставил своим трогательным вниманием, и какими словами тебя благодарить. Если бы я мог, я бы крепко обнял этого мальчика, который давно вырос, но всегда останется для меня «моим маленьким Камю».

Книгу я еще не прочел, только заглянул в первые страницы. Кто такой Камю? По-моему, тем, кто пытается разгадать твою личность, это не вполне удается. В тебе всегда была инстинктивная сдержанность, не позволявшая полностью раскрыть себя, свои чувства. При этом ты человек простой и прямой. И к тому же добрый! Я заметил это еще в школе. Педагог, который хочет делать свое дело добросовестно, не упускает случая узнать получше своих учеников, а эти случаи представляются каждую минуту. Ответ, поза, жест бывают чрезвычайно красноречивы. Поэтому я считаю, что хорошо знал симпатичного маленького человечка, каким ты когда-то был, а ведь в ребенке уже угадывается характер взрослого. Тебе нравилось в школе, и это проявлялось во всем. Твое лицо всегда выражало жизнерадостность. Присматриваясь к тебе, я никогда не подозревал о подлинном положении твоей семьи. Я лишь мельком обратил на это внимание, когда твоя мама пришла ко мне по поводу зачисления тебя в список кандидатов на стипендию. Но тогда мы уже должны были вскоре расстаться. А до той поры мне казалось, что ты находишься в равном положении со своими товарищами. У тебя всегда было все, что нужно. И ты, и твой брат были хорошо одеты. Думаю, это самая высокая похвала твоей матери.

Но вернемся к книге месье Брисвиля. В ней много иллюстраций, и я с большим волнением увидел фотографию твоего покойного отца, которого всегда считал «своим товарищем». Месье Брисвиль упоминает и обо мне – хочу его за это поблагодарить.

Я видел список – который становится все длиннее – посвященных тебе работ. И мне очень радостно, что слава (это чистая правда) не вскружила тебе голову. Ты остался Камю: браво!

Я с интересом следил за всеми сложными перипетиями пьесы, которую ты инсценировал и поставил, – «Бесы». Я слишком люблю тебя, чтобы не желать тебе самого большого успеха – такого, какого ты заслуживаешь. Мальро хочет дать тебе театр. Я знаю, это твоя страсть. Но… сможешь ли ты успешно совмещать столько разных дел? Я боюсь, что ты не щадишь свое здоровье. Позволь мне как старому другу напомнить тебе, что у тебя чудесная жена и двое детей, которым нужен муж и папа. Знаешь, что говорил нам директор нашей Нормальной школы? Он был очень, очень строг к нам, и это мешало нам понять, почувствовать, что он по-настоящему любил нас. «У природы есть большая книга, – говорил он, – куда она тщательно заносит все ваши излишества». Признаюсь, это мудрое предупреждение не раз удерживало меня, когда я уже готов был об этом забыть. Так что смотри, постарайся сохранить чистой страницу, отведенную тебе в Великой Книге природы.

Андре напоминает мне, что мы видели тебя по телевидению – это была передача о «Бесах». Было очень интересно слушать, как ты отвечаешь на вопросы. И я невольно подумал, не без некоторого лукавства, что ты и не подозреваешь о том, что я тебя вижу и слышу. Это отчасти компенсировало нам твое отсутствие, ведь мы очень давно тебя не видели…

Прежде чем закончить, хочу поделиться с тобой беспокойством по поводу опасных планов, которые угрожают светскому образованию. Все годы, что я учительствовал, я уважал, как мне кажется, самое священное право ребенка – самому искать свою истину. Я всех вас любил и, по-моему, делал все возможное, чтобы не проявлять своих личных убеждений и не оказывать тем самым давления на детские умы. Когда речь заходила о Боге (это было в программе), я обычно говорил, что некоторые в него верят, некоторые нет. И что каждый имеет полное право свободно принимать решение в этом вопросе. Точно так же, касаясь различных мировых религий, я ограничивался тем, что перечислял все, какие существуют, и говорил, что люди исповедуют из них ту или иную по своему выбору. И, дабы не погрешить против истины, прибавлял, что есть и люди, не исповедующие ни одной из них. Я прекрасно знаю, что это не нравится тем, кто хотел бы превратить учителей в коммивояжеров религии, а точнее, религии католической. В Нормальной школе Алжира (она находилась тогда в парке Галлана) мой отец, как и все его соученики, был обязан ходить к мессе и причащаться каждое воскресенье. Однажды, раздраженный этим постоянным принуждением, он сунул «освященную» облатку в молитвенник и захлопнул его! Об этом стало известно директору, и он без малейших колебаний исключил отца. Вот чего хотят сторонники «Свободной школы» («свободной» думать как они). При нынешнем составе Палаты депутатов боюсь, что они своего добьются. Я прочел недавно в «Канар аншене», что в каком-то департаменте во многих школах, которые считаются светскими, в классах висит распятие. Я вижу в этом вопиющее посягательство на свободу совести детей. Во что все это может вылиться? Горько думать об этом.