Первый арест

Тревожное ожидание и боязнь, что я могу поддаться страху, когда предстану перед судом, обострили мои чувства. Войдя в зал, я оглянулся и вобрал в себя все увиденное; так оно и осталось навсегда в памяти резким, отчетливым снимком; небольшая комната с деревянными скамейками для публики и возвышением для судей, черное деревянное распятие на столе, черные мантии судей, их лица, выступающие из белых кружевных воротников: одно лицо толстое, красное, как сырое мясо, с маленькими торчащими кверху усиками, другое – старое, сухощавое, с ввалившимися щеками и отвислой нижней челюстью; красный галстук адвоката Рошу и, наконец, самое главное: дубовая решетка в углу, а за ней – обвиняемые, окруженные тюремными стражниками в черных и солдатами в зеленых мундирах; обвиняемых много, они еле вмещаются в узкий огороженный закуток; лица у всех одинаково серые, землистые, за исключением девушки в первом ряду, в белой блузке с короткими рукавами, с очень оживленными глазами цвета желудя, мальчишески остриженными каштановыми волосами – единственное светлое пятно на этой унылой серо-черной фотографии. Не успел я подойти к возвышению, на котором сидели судьи, как девушка подняла загорелую полную руку, красиво оттененную коротким рукавом белой блузки, и крикнула звонким, задорным голосом по-русски:

– Да здравствует Советский Союз!

Я вздрогнул от неожиданности и остановился. В зале поднялась такая кутерьма, точно девушка бросила петарду: два судебных пристава и еще кто-то в штатском кинулись к перегородке, толстяк в черной мантии, председатель суда, вскочил и яростно зазвонил в колокольчик. Девушка в белом не дрогнула и как ни в чем не бывало продолжала смотреть прямо перед собой.

– Подсудимая Белецкая! – закричал председатель, и на висках у него синими веревками вздулись жилы. – Удаляю тебя на час из зала суда! Посмей еще раз крикнуть, – совсем удалю из зала!

В закутке за барьером засуетились: солдаты оттеснили обвиняемых, а стражники, мешая друг другу, окружили девушку в белой блузке и повели ее к выходу. Она не сопротивлялась, только глаза ее – глубокие, блестящие – смотрели прямо и вызывающе.

Когда ее вывели, в зале водворилось неловкое молчание. Теперь председательствующий заметил меня и, откашливаясь, точно он проделал большую работу, принялся задавать мне процедурные вопросы: имя, год рождения, не привлекался ли ранее к суду, не состою ли в родстве с кем-нибудь из обвиняемых…

– У вас есть вопросы? – спросил председатель длинноногого тощего человека, сидевшего в противоположном конце возвышения, за отдельным столиком,- очевидно, это был прокурор. Лениво листая какие-то бумаги и не глядя на меня, он спросил, кого из подсудимых я знаю. Я назвал Макса.

– Это он хотел вас обратить в коммунистическую веру?

– Нет…

У прокурора был рысий взгляд, – он не смотрел на меня, но мне почему-то казалось, что он отлично все видит, и я остерегался повернуть голову в сторону Рошу, пока не услышал его голос:

– У меня есть вопрос к свидетелю…

– Спрашивайте, – сказал председатель и нахмурился.

– Свидетель – ученик, несовершеннолетний. Тем не менее он подвергался аресту…

– Это не имеет отношения к делу! – сказал председатель.

– Защита полагает…- снова начал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу, – сказал председатель.

– Могу я все же задать вопрос свидетелю?

– Спрашивайте, – сказал председатель и снова нахмурился.

– Я хотел бы знать, как обращались со свидетелем в полиции…

– Это не имеет отношения к делу!

– Все подсудимые показали, что их избивали,- сказал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу. Довольно! Свидетель свободен!

Я не тронулся с места: какое-то новое, никогда прежде не испытанное чувство гибельного восторга охватило меня с того момента, как я услышал смелый возглас девушки в белом.

– Меня тоже избили в полиции! – твердо сказал я.

– Кто тебя спрашивал? – рявкнул председатель, и я увидел, как на его висках вздуваются жилы. – Ты свободен! Следующий!

– Уходи! Уходи скорей! – услыхал я сзади трагический шепот судебного пристава и почувствовал, что он тянет меня за рукав к выходу. Я посмотрел на Рошу, и по его лицу понял, что надо уходить. Уже у самой двери я все-таки свернул вправо и сел на скамью для публики. Идущий за мной судебный пристав снова что-то начал шептать, но я сделал вид, что не слышу, и остался в зале до конца заседания.

Какое это было зрелище человеческой стойкости, бесстрашия, убежденности! Я увидел мужество, твердость и удивительное пренебрежение к своей собственной судьбе. Грубость, произвол, хамство я тоже увидел. До сих пор у меня в ушах звенит сухой, металлический голос председателя: «Это не имеет отношения к делу!», «Отклоняется!»

– Я хочу поднять вопрос о правомочии суда… – сказал Рошу.

– Отклоняется! – рявкнул председатель еще до того, как Рошу закончил фразу.

– Нельзя судить людей на основании показаний, добытых в полиции! Требую производства следствия!..

– Отклоняется!

– Запрещая защите осуществить свои права, вы подтверждаете, что весь этот процесс – инсценировка!- сказал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу!