Первые впечатления

– Ну да. Они написаны художником-неудачником из рода Фаррингтонов, – улыбаясь, пояснила Иден. – Он мечтал жить в Париже, но семья была против, и его заставили вернуться. Он поселился в поместье и никуда больше не ездил до конца жизни. Он не желал иметь ничего общего с родней, не женился и не принимал участия в семейном бизнесе. И только писал картины. Миссис Фаррингтон говаривала, что если бы их судили по таланту, то они пошли бы на растопку, но раз полотна принадлежат члену семьи, их бережно сохранили. Признаюсь, мне они даже нравятся.

– Это потому что тебе дорого понятие семьи, – улыбнулся Гренвилл.

– Ты прав. – Иден ответила на улыбку, и их руки двинулись навстречу друг другу, чтобы ощутить тепло, которого обоим так не хватало.

– По крайней мере этому парню удалось полюбоваться ожерельем, которое наделало столько шума, – заметил Макбрайд.

И Гренвилл, и Иден изумленно взглянули на него:

– Что?!

– Да вот же. – Джаред взял одну из акварелей. Интерьер холла был скопирован с фотографической точностью. На стене висела картина, изображавшая женщину с маленькой белой собачкой. Само собой детали картины казались смазанными – акварелью трудно четко передать мелкие детали, – но вокруг шеи дамы безошибочно угадывалось сияние синих камней.

На минуту в комнате воцарилось потрясенное молчание. Потом все трое бросились к двери. Через несколько секунд они стояли в том самом холле перед картиной Тиррелла Фаррингтона, написанной более ста лет назад. Дама с собачкой были на месте, и полную шею женщины охватывало роскошное сапфировое ожерелье. Гренвилл и Иден таращились на него с открытыми ртами.

– Кто-нибудь объяснит мне, что, собственно, происходит и что вы там увидели? – нетерпеливо бросил Макбрайд.

– На этом портрете не было ожерелья, – негромко сказал адвокат. – Его вообще никогда не рисовали и не фотографировали. Существовало поверье, что если оно будет изображено… нуда это не важно. Люди тогда были суеверны, а ожерелье имело дурную славу. – Он откашлялся. – Единственное, что могу сказать с уверенностью: когда я навещал миссис Фаррингтон, никакого ожерелья на этом портрете не было. Она частенько заставляла меня ждать, и я провел черт знает сколько часов в этом самом холле, от нечего делать разглядывая портреты и трещины на потолке. Да я могу по памяти нарисовать узор с обоев! И заявляю со всей ответственностью: на портрете не было ожерелья!

Гренвилл и Иден по-прежнему взирали на портрет с каким-то почти суеверным ужасом. Макбрайд пожал плечами, отодвинул их в сторону и снял со стены тяжелую раму. Затем отнес портрет в столовую и положил его на стол изображением вниз. Достав перочинный нож, он начал было вскрывать задник, но Иден, схватив агента за руку, воскликнула:

– Это новый задник! И он на скотче!

– Видимо, его сделали недавно, – кивнул Макбрайд, осторожно взрезая клейкую ленту. Он аккуратно отделил фанеру, и все увидели, что к холсту клейкой лентой прикреплен конверт, на котором нетвердой рукой выведены слова: «Для мисс Иден Палмер, не состоящей в браке».

– Как тебя сразу на место поставили! – хмыкнул Джаред, подмигивая Иден и пытаясь шуткой разрядить атмосферу.

Но ни Гренвилл, ни Иден не отреагировали на его слова. Они стояли, напряженно замерев, и расширенными глазами следили за действиями Макбрайда, который аккуратно отделил конверт от холста, надрезал бумагу и принялся медленно открывать его.

– Ты уверена, что хочешь заглянуть внутрь? – спросил он, поддразнивая, но Иден и на этот раз не улыбнулась. Она узнала почерк миссис Фаррингтон на конверте и теперь взволнованно следила за руками Джареда.

Когда Макбрайд приоткрыл конверт, все подались вперед, чтобы заглянуть внутрь, и возгласы изумления прозвучали почти в унисон. Внутри лежало сапфировое ожерелье, которое множество людей искало более ста лет. И еще один конверт.

Иден пришла в себя первой. Она протянула руку и осторожно коснулась большого темно-синего камня. Самый крупный помещался в центре колье, два других – чуть меньше – по обе стороны от него, и каждый сапфир был окружен множеством бриллиантов. В свете люстры все это великолепие сверкало так, что глазам было больно. Медленно, словно неохотно, Иден вынула ожерелье и держала его в руках, поворачивая и завороженно следя за игрой света на гранях камней. Макбрайд вынул второй конверт. Он также был адресован Иден.

Гренвилл забрал у него письмо и протянул его Иден:

– Это от миссис Фаррингтон и, наверное, что-то очень личное. Думаю, тебе стоит прочесть его, когда ты останешься одна.

Удивленная его интонацией, Иден подняла голову. Мужчины смотрели на нее со странным ждущим выражением на лицах. Иден отдала ожерелье Гренвиллу, взяла конверт и открыла письмо. Его запечатали, как и положено, воском, на котором легко было разглядеть оттиск печати миссис Фаррингтон.

Иден вытащила письмо и вдруг почувствовала слабость в ногах. Она села и на секунду закрыла глаза, чтобы собраться с духом перед тем, как прочитать последние слова, адресованные ей женщиной, которую она любила, словно родную мать.