Первоочередной

Первое, что бросилось волшебнику в глаза, – абсолютная стерильность. Ни пылинки, ни ковров, ни даже, чёрт побери, мебели. Просто пустой коридор со множеством дверей. Камердинер степенно вошёл в одну из них, и ручка сплюснулась в рисунок. Серетун изумлённо протёр глаза – объёмное изображение сразу же восстановилось.

– Как у тебя тут… чисто, – волшебник постарался улыбнуться, но не ручался за результат.

– Слуги знают своё дело, – Ибн Заде решил пока не говорить о своих магических способностях, которые должны быть в разы сильнее, чем у Серетуна.

– Нечасто выдаётся побывать в резиденции крупного политика.

– Ну бросьте, не такой уж я и крупный, – ответил Ибн Заде, а сам подумал, ещё какой крупный. – Не хотите ли чаю?

– Почему бы и нет. Где тут столовая?

– Идёмте. – Визирь достал из кармана связку ключей и распахнул первую же дверь слева.

Она вела в уютное помещение, тесно уставленное стульями. В центре, само собой, возвышался стол. Окон в полном понимании слова здесь не было, только муляжи с разрисованными под пасторальные пейзажи гардинами.

Ибн Заде схватил со стола колокольчик и зазвонил, скорчив лицо избалованного младенца.

– Бегу-бегу, – отозвался до боли знакомый голос с противными высокими нотками.

Звон кастрюль, бой швабры с веником, взятие пейтеромскими пиратами алкогольного острова, Большой Хрясь Ткани Повествования – чего только Серетун ни услышал, пока напротив него не открылась дверь, из которой на всех парах вылетела хорошо похудевшая, но усталая Клофелина.

– Серьёзно? – только и сказала завхоз-портниха.

– Вы знакомы, – удивился Ибн Заде. – Надо же.

Благородное лицо визиря просияло.

– Пейтеромск – большая деревня, – гнусаво проговорил Серетун.

– Это, чтоб вы знали, мегаполис! – обиделся правитель. – Здесь официально насчитывается миллион особей. Включая жучков-дармоедов.

– Ну здравствуй, жена одного из ведущих авторов современности, голоса поколения, гордости всех крепководцев и кавалера дамы с ожирением второй степени Алуфтия, – отчеканил волшебник, закатив глаза.

– Во-первых, никакая я не жирная, – Клофелина пригрозила пальцем. – Во-вторых, уже не жена.

– Что ж случилось? – охнул Серетун.

– Да вот, пришёл как-то его лучший друг в гости, редкостный му…

– Дак прогнала бы его в шею, – замялся волшебник.

– Я пыталась! Вишь, как похудела от напряга?

– Не важно. – Ибн Заде приобнял волшебника, уводя в сторону от колкого взгляда.

Правителю показалось, что этих двоих связывает давняя, хорошо законсервированная неприязнь, однако поддающаяся контролю. Иначе бы портниха давно набросилась на гостя со шквалом претензий, а то и с кулаками.

Но Клофелина держалась.

– Сделай чаю, пожалуйста, – попросил визирь и строго добавил: – На две чашки!

– Да, сир, – завхоз-портниха скрылась с глаз.

– Мне за неё всегда немного стыдно, – начал оправдываться Ибн Заде. – Совершенно никаких манер, будто звери воспитывали. А ещё вдова уважаемого человека…

– Что значит вдова?

Не успел Серетун услышать ответ, как вновь появилась Клофелина, теперь с подносом в руках.

– Ваш чай, – елейно протянула она.

Когда волшебник забирал свою чашку, завхоз-портниха подмигнула ему.

На всякий случай, Серетун только притворился, что пьёт.

А вот Ибн Заде глотнул от души и тут же разразился здоровым храпом.

– Как хорошо, что ты пришёл, – прошептала Клофелина.

Глава пятая

Глава пятая

Днём Петербург похож на большую театральную постановку. Попурри несочетаемых жанров, которые чудом уживаются под одной крышей из плотных туч. По Дворцовой площади разгуливают ряженые Пётр и Екатерина, а уже на эскалаторе, ведущем в недра Адмиралтейской, баянист задорно играет Металлику. Ряды художников на Невском проспекте пишут вроде бы с одной натуры, но у каждого получается абсолютно разный пейзаж. Где-то возле Мариинского театра, украшающего своим отражением Неву, базируется подпольное танцевальное училище, в котором детям показывают крамп. Архитектура восемнадцатого века завистливо смотрит на современные постройки, а те в свою очередь пожимают сваями, сетуя, что уступают вековым домам по красоте. Вокруг бродят мусульмане, православные, белые, негры, азиаты. Вон к памятнику Пушкину побежал юный эфиоп, чтобы всмотреться в лицо отпрыска своей земли.

Бесконечная чехарда образов тасуется в случайном порядке, создавая невообразимые комбинации для мозаики жизни.

Но это всё только при свете дня.

Когда наступает ночь, Петербург преображается. Казавшиеся приветливыми дворы обволакивает туман, и теперь они видятся зловещими, словно таят в себе страшную загадку. Очертания деревьев больше походят на монстров, которые не успели добраться до детских кроватей и застыли, чтобы взрослые ничего не заподозрили. Стоит едва отъехать от центра, как бесконечный поток машин снижается, создавая ощущение, что жизнь почти вымерла. И в какой-то момент над городом зависает тишина.

Не столь сильная, как от одиночества, но вполне впечатляющая тех, кому не повезло затеряться в узких улочках посреди тьмы.