Первое разоблачение

Эйвери не знала, во что верить. Знала лишь, что боль никуда не ушла. Боль, которую еще час назад она рассчитывала оставить в прошлом. Сейчас все изменилось. Эва посмотрела на голые ноги бывшего мужа, на песок, вновь чувствуя себя глупой, дурной и, да, опустошенной.

— Меня не огорчает, что у тебя есть сын, Кейд. Меня даже не огорчает, что у тебя были другие женщины. Я просто… — Ее сердце сжалось. — Ты остался с ней, потому что она ждала ребенка. Вот что причиняет мне боль. Огромную. Потому что ты не представляешь, как я хотела, чтобы ты остался со мной, когда я была беременна.

Она не могла продолжать, когда он стоял так близко. Ей требовалось пространство. Возможность подышать и все обдумать. С ним все происходило так быстро, и сейчас Эйвери ни в чем не была уверена.

— Мне надо подумать. — Она отвернулась, чтобы уйти. — Я вернусь позже.

— Постой.

Кейд поймал ее за руку и вновь развернул лицом к себе. Эйвери взглянула вверх и встретилась с дикими, наполненными ужасом глазами.

— О чем ты говоришь?

Он не знал. Она всегда гадала: читал ли он ее письма? Легко было злиться и думать, что Кейд откровенно игнорирует бывшую жену, но в глубине души Эйвери знала, что он не такой человек… даже тогда. Боль сдавила ее сердце и разлилась по всему телу. Такая же сильная боль, как в день его ухода.

— Я обнаружила это примерно через месяц после того, как ты ушел. И написала тебе. Очевидно, ты не читал те письма.

— Проклятье.

Некоторые раны слишком велики, чтобы их залечить? Пожалуй, это одна из них.

Будь прокляты ее родители…

Эйвери скрестила руки на груди и потерла внезапно заледеневшую кожу. Она редко говорила о прошлом, но взорвав эту бомбу, решила, что Кейд заслуживает узнать все.

— Я… Я надеялась, что ты вернешься, поэтому оставалась в нашей квартире. Потом, узнав о беременности и поняв, что родители не поддержат мое желание сохранить ребенка, я отправилась в Стэнфорд и нанялась официанткой. Это было непросто, но я могла копить чаевые. Однажды ночью, примерно за месяц до срока, у меня начались роды. Они шли тяжело. Она застряла. Врачи назвали это… плечевой дистоцией. — Слова застревали в горле, но Эва заставила себя продолжать: — Пуповина обмоталась вокруг ее шеи. К тому времени, когда ее достали, было слишком поздно.

Слезы жгли ей глаза, но Эйвери загоняла их внутрь, борясь с потребностью свернуться клубком, как делала много раз до этого.

— Я… Мне дали подержать ее. У нее был твой нос и подбородок. Настоящая красавица. Я… Я назвала ее Бри, в честь твоей мамы.

Кейд закрыл глаза и упал на колени в песок, почти раздавленный новостью. Если бы кто-то сказал Эйвери, что они заговорят об этом сейчас, через двенадцать лет, она бы не поверила. Эва провела годы, злясь, что бывший муж ее оставил, и не хотела думать, как он отреагирует на потерю их ребенка.

— Я… я ждала тебя, — продолжила она. — Думала, что ты еще вернешься. Но когда прошло несколько месяцев и я наконец поняла, что все кончено, то воспользовалась отложенными для Бри деньгами и переехала в Лос-Анджелес. Поступила в Калифорнийский университет, начала учиться.

Меня нашел охотник за талантами, и я заключила несколько сделок. Так все и началось. Я не собиралась становиться актрисой. Просто хотела оказаться как можно дальше от родителей. А выступления давали возможность сосредоточиться на чем-то, кроме тебя.

Он ничего не сказал. Просто осел всей массой на ягодицы, упершись руками в бедра и плотно закрыв глаза. И в молчании, под бризом, сдувавшим шелковистые локоны с его лба, Эйвери почувствовала неконтролируемое желание обнять бывшего мужа и смягчить его скорбь. Но ее собственная боль была еще слишком свежа, а эмоции — слишком близки к поверхности. И как бы сильно Эйвери ни хотела Кейда, она понимала, что их разделяет гораздо больше, чем просто океан времени. Существовала еще пропасть между тем, кем они были и кем стали. Между их образом жизни.

У Кейда есть ребенок, и это всегда будет стоять на первом месте — перед его желаниями и потребностями, и, уж конечно, перед ней. И, прежде чем двигаться дальше, Эйвери нужно обо всем подумать. И решить, готова ли она не просто согласиться с этим, но по-настоящему принять.

— Я… мне нужно несколько минут, Кейд. Кажется, и тебе тоже.

Она повернулась, сделала три шага, но напряженное «Эйвери» заставило ее остановиться.

Не «Эва» — прозвище, которое Кейд использовал, будучи в сексуальном настроении. Не ласковое «принцесса». Ее полное имя. Блэквел редко ее так называл, и сейчас оно оставило в груди дыру размером с сердце, поскольку Эйвери четко поняла его значение.

Некоторые раны невозможно излечить. Та, которую она ему только что нанесла, — одна из них.

— Мы закончим с этим позже, — сказала Эва, моргая и загоняя внутрь жгучие слезы. — Сейчас мне надо побыть несколько минут в одиночестве.

* * *

Похоже, Кейд лишился дара речи. Его легкие не работали.