Первая жизнь, вторая жизнь

— Моя мама в девичестве носила эту фамилию… — Он схватил тряпку, развернул ее и глянул на кирпич, вынутый из стены. — Так дело не в рыбе… Но откуда вам стало известно?

Сема в нескольких словах рассказал старику о дневнике княжны и об обстоятельствах, при которых он был найден.

— Я всегда в нее верил, — с горящими глазами проговорил Дмитрий Игнатьевич. — Только в нее, женщину в белом. Остальные призраки — выдумки.

— Сами сталкивались с ней? — Он покачал головой. — Мне тоже не приходилось.

— Мы с вами слишком приземленные. Даже если она сейчас где-то рядом, мы ее не увидим. Елена Александрова тоже не сподобилась. Хотя всегда мечтала. В полнолуние тут одна оставалась, караулила…

Что Лена врунья, Сема уже понял. Сюрпризом для него стало другое: она продолжала ему нравиться. И он находил оправдания ее вранью и некоторым поступкам. Если ты одержим идеей, то на многое пойдешь. Красть, конечно, нехорошо, но не деньги же Лена стянула и не драгоценности. Взяла чертежи. Опять же не для себя. Хотела разместить их в музее усадьбы. Превратить наследие старика учителя в достояние народа.

— Вы увлечены ею, правда? — проницательный старик попал в точку.

Сема даже сказал бы, что втюрился в Лену, но вслух описал свои эмоции иначе:

— Она интересна мне.

— Я бы советовал вам держаться от нее подальше.

— Она так ужасна, по-вашему?

— Напротив. Она замечательная девушка.

— Вы же называли ее врушкой и воровкой?

— Все женщины обманывают нас, мужиков. И каждая вторая нечиста на руку.

— Не соглашусь.

— Вы молоды и наивны. А мне семьдесят три, и мое сердце разбивали раз пять, не меньше.

— Тогда почему вы предостерегаете меня?

— Лена от матери натерпелась. Та, как вы сейчас говорите, безбашенная. Не просто чудачка, а набитая дура. Дочь за нее два кредита выплатила. Всю студенческую молодость угробила, чтобы долги ее покрыть. Поэтому моральные границы размылись. Лена стала хитрее и циничнее. Она перестала считать недопустимым то, что когда-то казалось ей отвратительным.

— Вы о ее работе танцовщицей гоу-гоу?

— Без понятия, что это. Стриптиз?

— Не совсем.

— Но я все равно не об этом. А о ее порочной связи.

— Почему же порочной? — Сема даже обиделся за Пименова. Он ему, конечно, не друг, но справедливости ради надо заметить, что в Лениной связи с ним нет ничего ужасного. — Виталя холостой, вполне симпатичный мужчина. Он не преступник, не дегенерат. Для многих барышень он просто принц.

— Кто такой Виталя? — Дед все больше беспокоил Ткачева.

Появились мысли о том, что у него бывают прояснения сознания и затмения. Сейчас… тучи явно сгустились.

— Парень ее, — терпеливо разъяснил Семен.

— Постойте, разве его так зовут…?

— Полное имя: Виталий Сергеевич Пименов.

— Это его убили в Васильках?

— Нет. Его отца Сергея Сергеевича.

— Вы что-то путаете! — И снова издал чих ежика. — Елена имела связь с мужчиной, который годился ей в отцы и был женат. Его звали Сергеем.

— Хотите сказать, она спала и с отцом, и с сыном?

— Ничего не хочу… Я не знаю ни о каком Витале. Она рассказывала мне о бизнесмене в годах, которого она заинтересовала проектом восстановления усадьбы. Потом выкрала у меня чертежи, и больше я ее не видел.

— Когда это было?

— В самом начале весны.

Вдруг задрожала одна из стен. Семен вместе с ней.

— Что это? — перепуганно выкрикнул он.

— Духи хотят похоронить нас тут, — хихикнул старик.

— А серьезно? — и стал пробираться к пролому в стене. Пора отсюда выбираться.

— Гроза началась. Передавали.

— А почему вот там задрожало? — и ткнул пальцем в стену, из которой посыпалась цементная труха.

— Громоотвод там. Точнее, то, что от него осталось.

— Это же внешняя конструкция.

— Мудрил что-то предок мой. Вносил новаторские идеи повсеместно. Если бы не променял их на манду… — У Семена, как говорили в его глубоком детстве, уши повяли. Не ожидал того, что столь грубое слово вылетит из уст этого интеллигентного старика. Да как смачно он произнес его! — Да, да, на нее, бабью промежность… Стал бы великим!

— Он полюбил женщину, а не ее… кхм… манду.

— Они неотделимы. — Он взвалил рюкзак на плечо. Затем взял лыжную палку, которая до этого была приставлена к стене, оперся на нее. — Я желаю вам всего хорошего, Семен. Но ничего хорошего не дождетесь, если будете следовать примеру моего далекого предка.

— Менять идеи на… женскую промежность?

— Как бы грубо это ни звучало.

Семен еще бы побеседовал с Ивашкиным, но вновь дрогнула стена, и Ткачеву было уже не до разговоров. Он поспешил убраться из подвала и выбрался на поверхность за пару минут.

Глава 4

Жеку привезли в Васильки на мотоцикле. Подобрали на дороге. Он стоял на обочине, чуть покачиваясь, смотрел вдаль и шевелил ртом. Как сурикат.

Именно с этим животным сравнил Ляпина мужик, что сжалился и посадил его в люльку своего «Урала».

— Он у вас нормальный? — спросил он у Лехи, которому с рук на руки передал «суриката».

— Вообще да. Но он под обезболивающими.

— Но он с кем-то разговаривал. Хотя вокруг ни души.

— Сам с собой, наверное.

— Вы уж следите за ним, а то мало ли что…