Первая жертва

Аберкромби достойно сражался, однако сейчас, сидя на полевом перевязочном пункте, до которого с трудом добрался, понял, что выдохся. Он был не в состоянии что-то делать, не мог говорить, едва слышал, и, наблюдая за набившимися в землянку окровавленными людьми, в бинтах и еще нет, он сомневался, сможет ли набраться сил и подойти к офицеру медицинской службы, когда придет его очередь.

— Итак, капитан. С одной стороны, вам повезло а вот с другой — боюсь, нет, — сказал осмотревший его офицер, пока санитар дезинфицировал мелкое пулевое ранение у него на плече. — Повезло вам потому, что, попади эта пуля на пять дюймов левее, вы были бы мертвы, а не повезло, потому что угоди она на три дюйма левее, это обеспечило бы вам отправку на родину. А так, боюсь, завтра вы снова отправитесь в строй.

Но Аберкромби знал, что завтра в строй не встанет. Он взял восковой карандаш, которым врачи отмечали пораженные участки на теле пациента, и написал на своей руке, что не может говорить.

Позднее, задолго до рассвета второго дня Третьей битвы при Ипре, полковник, который всего три дня назад с таким энтузиазмом приветствовал Аберкромби в своем батальоне, стоял рядом с офицером медицинской службы и обсуждал удивительное и печальное развитие событий.

— Видимо, даже герои получают контузии, — сказал он с искренней озабоченностью. — Бедняга, когда он это поймет, ему придется очень тяжело.

Аберкромби отвезли на машине скорой помощи в эвакуационный пункт для раненых, огромную палатку, где десять бригад хирургов и медсестер одновременно пытались разобраться со все увеличивавшимся потоком раненых, которых направляли сюда с фронта. С промежуточных перевязочных пунктов раненые прибывали с отметками, сделанными восковым карандашом. Хирургам приходилось доверять диагнозу своих фронтовых коллег, потому что для более тщательного осмотра времени не было: из каждой раны сочилась сквозь бинты кровь, зараза витала в воздухе и стелилась по полу, и без немедленного вмешательства каждому раненому грозила смерть. Врачи, прежде чем приступить к работе, бросали всего один взгляд на очередного пациента под хлороформом. Королевская медицинская служба гордилась тем, что за третий год войны смогла вернуть почти восемьдесят процентов попавших к ним раненых обратно на фронт или, по крайней мере, на какую-то полезную для военного времени работу. Солдаты и офицеры ворчали, что дела в этой службе идут так хорошо, что только смерть может дать окончательное освобождение от армии.

Аберкромби сидел в углу огромной палатки, в некотором отдалении от кровавого безумия, рядом с другими контужеными пациентами, среди которых был и рядовой Хопкинс, солдат, которого Аберкромби всего два дня назад распорядился привязать к лафету. Они посмотрели друг на друга, но промолчали. Они оба потеряли дар речи.

— Значит, говорить парень не может? — спросил полковник.

— Пока что нет. Немота — довольно распространенный симптом контузии, — ответил врач. — Обычно она быстро проходит, но пока речь не восстановится, нам вряд ли удастся узнать что-то конкретное о его нынешнем психическом состоянии.

— Думаете, он свихнулся?

— Возможно, нет. По-моему, у него просто сильное нервное истощение. В большинстве случаев дело именно в этом, хотя, если честно, я почти ни хрена об этом не знаю. И не один я такой. Раньше армия никогда не занималась такими вопросами. Но ведь в старину битвы длились недолго. Я встречал людей, которые утверждали, что разбираются в контузиях, но они и сами говорят как ненормальные. Поэтому я за нож и иглу с ниткой: от шеи и ниже все проблемы как на виду. В любом случае мы отправим его обратно в Бориваж и посмотрим, что там скажут.

— Дело дрянь, — вздохнул полковник. — Я слышал, он сегодня хорошо отличился, многих ребят довел до проволочных заграждений.

Он грустно посмотрел на Аберкромби и, слегка прихрамывая, пошел к выходу.

— У меня царапина, осколок. Боюсь, домой меня не отправят, — сказал он. — Обидно, отдых бы мне не помешал. Я слышал, шотландских куропаток на болотах в этом сезоне особенно много. Оно и понятно: их не стреляют: там ведь остались одни женщины да священники.

— И еще, полковник, — добавил врач. — Аберкромби написал мне записку. Он хочет, чтобы ему из окопа принесли папку. Кожаную папку с бумагами. Он очень волнуется за нее, кажется, его интересуют только его драгоценные бумаги. Не могли бы вы попросить, чтобы их привезли сюда?

— Что? А, да, да, конечно.

— У парней в его состоянии часто появляются навязчивые идеи, и для всех лучше, если они получают то, что хотят.

— Да. Конечно. Кожаная папка. Бумаги. Будет сделано.

— Спасибо.

— Такого отличного парня, а? — грустно покачал головой полковник. — Чертовски жалко. Наверное, все мы в конце концов выматываемся, верно? Вот черт.

Он повернулся и пошел к выходу, пробираясь между десятью операционными столами, где царил настоящий ад, и ему то и дело приходилось перешагивать через отрезанные руки и ноги.

14 Потенциальный союзник