Первая встреча, последняя встреча

Гость неизвестного хозяина не проявил никакого интереса к событиям, приведшим военных в такой вид. Вновь повисло молчание. Словно осветительная ракета в кромешной тьме лопнула перед глазами поручика, и он заговорил громко, не в силах остановиться:

- Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, бороду бреет, в движениях быстр, может носить усы на военный манер...

Полностью отвечающий этому описанию молодой человек оказался действительно быстр в движениях - в его руке тускло блеснул металл, но еще быстрее в руках урядника мелькнул ружейный приклад, и револьвер покатился по ступенькам вниз, где поручик придавил его ногой. Платон насел на белокурого, сбил его с ног и стал вязать поясом, приговаривая:

- Не вертись, ирод, турок обратывали...

Поручик не встревал, видя, что подмоги не требуется. Он поднял револьвер - паршивенький "бульдог" - осмотрел и спрятал в карман. Декорации обозначились: палило солнце, звенели осы, на верхней ступеньке помещался связанный молодой человек, охраняемый урядником, а шестью ступеньками ниже - поручик Сабуров. Ну, и лошади - без речей, как пишут в театральных программках.

Положение было самое дурацкое. Поручик вдруг подумал, что большую часть своей двадцатитрехлетней жизни провел среди армейских, военных людей, и людей всех прочих сословий и состояний, вроде вот этого, яростно зыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления не имеет, чем они живут, чего от жизни хотят, что любят и что ненавидят. Он показался себе собакой, не умеющей говорить ни покошачьи, ни по-лошадиному, а пора-то вдруг настала такая, что надо знать языки иных животных...

- Нехорошо на гостей-то с револьвером, - сказал Платон связанному. - Нешто мы в Турции? Ваше благородие, ей-Богу, о нем жандармы речь и вели. За него вас и приняли, царство ему небесное, ротмистру, умный был, а дурак...

- Да я уж сам вижу, - сказал поручик. - А вот что нам с ним делать, скажи на милость?

- А вы еще раздумываете, господа жандармы? - рассмеялся им в лицо пленник.

- Что-о? - навис над ним поручик Сабуров. - Военных балканской кампании принимать за голубых крыс?

- Кончайте спектакль, поручик.

И хоть кол ему на голове теши - ничего не добились и за подлинных военных приняты не были, оставаясь в ранге замаскированных жандармов. Потерявши всякое терпение, они матерились и орали, трясли у него перед глазами своими бумагами - он лишь ухмылялся и дразнился, попрекая бесталанной игрой. Рассказывали про разгромленный постоялый двор, про жуткий блин с щупальцами, про нелепую кончину ротмистра Крестовского вкупе с нижними чинами отдельного корпуса - как об стенку горох, разве что в глазах что-то зажигалось. Как в горах- шагали-шагали и уперлись рылом в отвесные скалы, и вправо не повернуть, и слева не обойти, остается убираться назад несолоно хлебавши, а драгоценное время бежит, солнце клонится...

- Да в такую Богородицу! - взревел Платон. - Будь это язык мусульманский, он бы у меня давно пел, как кот на крыше, а такой, свой - ну что с ним делать? Хоть ремни ему из спины режь - в нас не поверит!

Ясно было, что все так и есть - не поверит. Нету пополнения у невеликой воинской команды, выходит, что и не будет, игра идет при прежнем раскладе с теми же ставками, где у них - медяк против горстки золотых, двойки против козырей и картинок...

- Ладно, - сказал поручик, чуя в себе страшную опустошенность и тоску. - Развязывай его, и тронемся. Время уходит. А у нас мало его. Еще образованный, должно быть... Что стал? Выполняй приказ!

Развязали Фому неверующего и в молчании взобрались на коней. Поручик, немного отъехав, зашвырнул в лопухи "бульдог" и не выдержал, крикнул с мальчишеской обидой:

- Подберешь потом, вояка! А еще нигилист, жандармов он гробит! Тут такая беда...

В горле у него булькнуло, он безнадежно махнул рукой и подхлестнул коня. Темно все было впереди, темно и безрадостно, и умирать не хотелось, и отступать нельзя никак, совесть заест; и он не сразу понял, что вслед им кричат:

- Господа! Ну, будет! Вернитесь!

Быстрый в движениях нигилист поспешал за ними, смущенно жестикулируя обеими руками. Они враз остановили коней.

- Приношу извинения, господа, - говорил, задыхаясь от быстрого бега, человек в сером сюртуке. - Обстоятельства, понимаете ли... Находиться в положении загнанного зверя...

- Сам, поди, себя в такое положение и загнал, - буркнул тяжело отходивший от обиды Платон. - Неволил кто?

- Неволит Россия, господин казак, - сказал тот. - Вернее, Россия в неволе. Под игом увенчанного императорской короной тирана. Народ стонет...

- Это вы бросьте, барин, - угрюмо сказал урядник. - Я присягу давал. Император есть Божий помазанник, потому и следует со всем возможным почтением...

- Ну а вы? - Нигилист ухватил Сабурова за рукав помятого полотняника. - Вы же человек, получивший некоторое образование, разве вы не видите, не осознаете, что Россия стонет под игом непарламентского правления? Все честные люди...