Первая версия

Мне опять двадцать пять. Я сижу за рабочим столом в нашем старом с Меркуловым кабинете в городской прокуратуре на Новокузнецкой. Батареи шпарят как безумные. За окном валит огромными хлопьями снег, похожий на клочки ваты, которые остаются на детской елке, когда с нее снимают последние игрушки. От этой жары герань на подоконнике начинает неестественно быстро расти вверх, выбрасывая необыкновенно широкие, как у пальмы, листья.

Я бросаю взгляд налево, туда, где обычно стоит наш коричневый потертый отдельский сейф, но вместо него вижу огромную красную рыбину, нагло подмигивающую мне и разевающую пасть. Я встаю, от жары по моим гладко выбритым щекам струится пот, стены комнаты раздвигаются — я в тропическом лесу. Вокруг летают немыслимой красоты перламутровые бабочки и маленькие, размером с майских жуков, птички, наверняка колибри. Пальмы машут разлапистыми листьями, но прохладнее не становится.

От жары я решаю нырнуть в аквариум, который на глазах, но уж очень медленно, превращается в бассейн. Нырнуть не успеваю. С пальмы, которая в прошлой жизни была геранью, слышится отвратительный скрипучий голос: «Здрррасте!»

«Добрый день», — машинально отвечаю я огромному облезлому попугаю. Попугай встряхивается и кричит еще более мерзко: «Турррецкий, Турррецкий, дежурррная бррригада, на выезд!»

«Что!» — спохватываюсь я. И просыпаюсь. О ужас, позор, Турецкий заснул на работе! Костя Меркулов... Нет! Не Костя — Константин Дмитриевич смотрит на меня немигающим укоризненным взглядом серо-голубых глаз:

«Что же это вы, стажер Турецкий, что ж ты, Саша, отдыхать изволишь, когда преступники по Москве так и рыщут, так и рыщут!» — Голос Меркулова распространяется по кабинету, заползает во все щели. Я вскакиваю, всеми клеточками своего стажерского существа ощущая немыслимый, жгучий стыд, и тут... Этого только не хватало! Как с усталого осеннего дерева, с меня начинает опадать моя одежда: пиджак, рубашка, майка. Я пытаюсь подхватить хотя бы брюки, прекрасно понимая, что последует за ними, но бесполезно...

И тут я просыпаюсь, кажется, окончательно.

Так и есть — все простыни в ногах, будто я боролся с кем-то полночи, не иначе как с тем самым облезлым попугаем. За окном ясное июльское утро, серые крыши беляевских девятиэтажек. Гудрон на их крышах, похоже, начинает плавиться прямо с утра или же не успел остыть со вчерашнего дня. Да, не стоило по такой жаре принимать на грудь ту последнюю рюмку. Я встаю и задергиваю шторы, может, хоть это спасет мою скромную обитель от окончательного превращения в тропики.

Мама вчера как-то уж очень суетилась, с возрастом она, кажется, любит меня все больше и больше. Мама сильно сдала в последнее время, хотя по- прежнему похожа на подростка. Но уже, увы, на пожилого подростка.

Я иду на кухню, открываю холодильник, он привычно зияет пустотой и темнотой. Надо бы давно заскочить в «Добрынинский». Говорят, что там еще бывают лампочки для советских холодильников, а то недавно купил тройник, красивый, закачаешься, но вот казус: наши электровилки никак не хотят туда влезать. Сережа Ломанов объяснил мне, дураку, что это — европейский стандарт.

Хорошо, еще мать оставила пакет кефира, вот он на подоконнике стоит, греется. Я выпил теплого кефира, чуть полегчало. Пришла пора готовить кофе. Если меня не дергают с самого утра, то от своего любимого ритуала я не отступаю ни на йоту. Все-таки фамилия Турецкий к чему-то обязывает, хотя именно по-турецки дома кофе и не приготовишь. Ну, допустим, песок есть в каждой детской песочнице, а что прикажете делать с жаровней и углями?

Для начала я мелю кофе на ручной мельнице, которую мне подарил Абовян из Еревана, когда мы с ним раскручивали дело об украденных в Москве и переправленных в Армению иномарках. Интересно, как он там сейчас? Ребята рассказывали, что прошлой зимой в Ереване замерзающие жители повырубили все городские деревья...

Я кручу медную ручку, по кухне плывет роскошный запах свежемолотого кофе, который уже сам по себе меня несказанно бодрит. Кручу и думаю: что ж за дурацкий сон посетил меня нынче? Уж и не помню, когда предыдущий-то видел. А тут на тебе! И пальмы, и бассейн, и жара, и попугаи, только бабы какой-нибудь знойной не хватало. В бикини. А лучше — без.

На мою маленькую, опять же армянскую, джезве я кладу две с половиной ложки мельчайшего ароматного порошка, заливаю холодной водой и ставлю на медленный-медленный огонь. И вот, наконец, мой утренний ритуальный кофе готов. Приятного аппетита, господин Турецкий!

Я возвращаюсь в комнату и включаю свой старенький черно-белый ящик. Теперь таких, наверное, ни у кого уже и нет. Они остались лишь у забытых Богом старушек и у старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры России Александра Борисовича Турецкого. Кстати, к обращению по имени-отчеству я наконец-то привык.