Первая версия

Ее родители сумели перебраться в Подмосковье лишь несколько лет назад. Все школьные годы она прожила в интернате, а потом — в общежитии Большого театра. Самое тяжелое в интернатской жизни было постоянное ощущение голода. То есть кормили, конечно, нормально, но все же, когда появлялся липший рубль, они с подружками мчались в ближайший гастроном, покупали кусок докторской колбасы и съедали его прямо у прилавка. Только на каникулах отъедались понастоящему.

После каждого лета преподаватели гоняли их до изнеможения, заставляя сбрасывать вес, грозя всяческими карами, вплоть до исключения из училища. Об этом страшно было подумать, потому что все были помешаны на высоком искусстве, к тому же Ольга всегда понимала, что с общим образованием, полученным в училище, даже в приличный техникум не возьмут, не говоря об институте.

Квартиру она себе «вытанцевала» изнурительными левыми гастролями во время отпусков. Ну и конечно, родители помогли с первым взносом. Она едва успела получить свой кооператив до немыслимых новых цен.

Мы прошли мимо огромного здания бывшего КГБ, на площади перед которым торчал пустой постамент. Ольга взяла меня под руку и ускорила шаги.

Пойдемте к памятнику героям Плевны, там есть скверик, где можно присесть. Только давайте купим где-нибудь по банке пива, очень пить хочется.

Я купил пива, и мы нашли свободную скамейку. Сидели мы прямо лицом к бывшему ЦК КПСС.

— Извините, что я отнимаю ваше время...

Я пожал плечами, этим жестом давая понять, что это и есть отчасти моя работа.

— Я не хотела говорить ни в театре, ни около этих ужасных зданий на Лубянке. Я очень боюсь. После того как... погиб Дэвид, я думала, что мне уже ничего не страшно. Когда Рути мне сказала об этом... Я думала, я тоже умру. Хотя я даже не плакала. Я сидела и тупо смотрела на письменный стол. Потом как-то автоматически выдвинула ящик и увидела, что пропали письма Дэвида и пакет с какими-то его бумагами.

— А вы не знаете, что это были за бумаги?

— Он однажды оставил у меня пакет и пошутил, что в нем важные документы и дискеты жутко секретные. «Ты же знаешь, все американцы агенты ЦРУ. Теперь я в твоих руках». После этого я просмотрела другие ящики. — Ольга открыла пивную банку, недовольно зашипевшую и плюнувшую пеной.

— Теплое, — сказал я. Ольга кивнула.

— В других ящиках, похоже, ничего не взяли, а там лежали кое-какие драгоценности. Но явно рылись. Причем поначалу, видимо, аккуратно, а когда взяли бумаги Дэвида, поняли, что обыск будет скрыть трудно, и рылись уже бесцеремонно. Я словно ощущала отпечатки этих жирных противных пальцев и на интернатских фотографиях, и на газетных рецензиях, и на своих платьях в шкафу...

— У вас были еще какие-нибудь вещи Дэвида?

— Что-то незначительное, костюм, кое-что еще из одежды. Кажется, ничего не пропало... Но... — Ольга замолчала. Чуть поколебавшись, она вдруг спросила: — У вас нет сигареты?

Я протянул ей пачку и поднес огонь. Ольга курила неумело. Скорее всего, она попросила закурить просто потому, что хотела перевести дух. Не докурив, она выбросила сигарету в урну.

— То, что я вам сейчас расскажу, рассказывать, наверное, не имею права. Я не разбираюсь во взаимоотношениях между всякими вашими органами, но мне больше не с кем поделиться. Визит этого человека напугал меня гораздо больше, чем обыск в моем доме. — Ольга заметно нервничала. Я обратил внимание, что у нее дрожат пальцы... — Он позвонил мне утром, назвался полковником Фотиевым из Службы разведки и сказал, что у него ко мне важный разговор. Он появился буквально через несколько минут после звонка. Вряд ли он звонил из автомата — скорее всего, из машины.

— Почему вы так решили? — спросил я.

Знаете, женщины существа наблюдательные. Он не похож на человека, который звонит из телефона-автомата. Этакий респектабельный господин из голливудских фильмов. — Ольга состроила презрительную гримасу. — В дорогом костюме, галстук заколот тонкой золотой булавкой. И запах от него исходил такой богатый. Я не знаю, как лучше объяснить... Ну в общем, эти люди живут, как правило, в четырехзвездочных гостиницах, не меньше. Если среди западных людей их довольно много, то все наши подобные типы словно несут на себе особый отпечаток. К тому же эти волчьи уши...

— Волчьи уши? — переспросил я.

— Ну да, такие острые сверху. Раз увидишь — навсегда запомнишь. Особенно в сочетании с вальяжностью и этаким напускным барством.

— И что он хотел узнать? Или рассказать?