Первая мировая. Брусиловский прорыв

Оп старался отбросить мысль, что раз атака началась издалека, то австрийские пулемётчики поджидали, когда цепи придвинутся ближе.

Некогда было ему думать о чём-нибудь другом, кроме как только об этом: как, в каком порядке бегут люди? Сколько ещё осталось перебежек до штурма? Есть ли там, в заграждениях, проходы или их придётся пробивать ещё ручными гранатами?..

Теперь он держался сзади, не вёл роту, а направлял её. На него же, обгоняя мешкотную, как её толстый командир, шестнадцатую роту, напирали люди третьего батальона.

«Ну, пропала пшеница, — потопчут!» — думал он бодро, видя такую стремительность. После нескольких перебежек начали попадаться воронки от первых недолетевших снарядов. Наконец, видны стали колья и местами повисшая, местами туго натянутая ржавая проволока на них. Это были не те проходы, которые он видел три дня назад, но всё-таки он сказал самому себе успокоительно: «Ничего!», тем более что в них всё-таки ещё рвались снаряды, значит, минута штурма ещё не наступила.

Окопы передовые, как и укрепления второй линии, сооружённые австрийцами ещё прошлым летом, теперь заросли травой, по высоте своей не уступающей пшенице, но от действия снарядов всё было перебуравлено там: странно-белёсыми, опалёнными клочьями торчала эта трава из-под засыпавшей её то чёрной, то глинистой земли; торчали в разные стороны разбросанные и перебитые колья; не были издали заметны, но чувствовались по буграм земли объёмистые воронки, через которые надо будет бежать, где перескакивая через них, где их минуя.

Но вот заметно стало, что перестали рваться снаряды вблизи, что они молотят только вторую линию... Всё в Ливенцеве напряглось в ожидании сигнала к штурму, — и сигнал этот он услышал.

* * *

В неглубокой воронке торчали ноги в сапогах со сбитыми набок каблуками, а всё тело вывернулось совершенно неестественно в сторону, лицом вверх. По лицу, искажённому, но с открытыми неподвижными глазами, пробегавший мимо Ливенцев узнал взводного унтер-офицера Гаркавого. Мельком подумал: «Убит?» и тут же перепрыгнул через нижний ряд проволоки с расчётом, чтобы не угодить в следующую воронку.

Рядом с ним оказался с одной стороны обычно вальковатый, однако преобразившийся теперь в сообразительного и ловкого бойца тот самый Кузьма Дьяконов, который говорил о «настоящей пищии», а с другой — Мальчиков, из рода столетних жителей вятских сосновых лесов, справедливо сомневавшийся в досягаемости этих лесов для немцев.

Не приказано было кричать «ура», чтобы не притянуть криком раньше времени больших сил по ходам сообщения к передовым окопам, однако солдаты как будто совершенно забыли об этом.

Орал и Дьяконов.

   — Не ори! — бросил ему на бегу Ливенцев.

   — Неспособно молчком! — буркнул Дьяконов и шагов через пять заорал снова: — Ра-а-а-а!

Большинство пулемётных гнёзд было разрушено, но мадьяры не хотели уступать окопов без боя. От их ружейного огня беспорядочно залегли те, кто остался в живых от первого взвода, не добежав всего шагов двадцати до последнего ряда кольев.

   — Па-ачки! — прокричал команду второму взводу, с которым бежал на штурм, Ливенцев. Тут же перехватил его команду и третий взвод, бежавший уступом ко второму и несколько левее. Ливенцев оглянулся туда, увидел там Некипелова и как будто стал вдруг выше ростом.

А на бруствере уже не было многолюдства: мадьяры очищали его; там впереди только убитые или тяжело раненные валялись ничком.

   — Урра! — теперь уже сам хрипло орал Ливенцев, до боли сжимая рукой свой браунинг. Потом потерялась отчётливость восприятия: штыки, длинные и синие, согнутые спины солдат, лица, искажённые яростью рукопашного боя, пронзительный чей-то вопль рядом: это гот, обтиравший ежедневно картины от пыли, — фамилию его Ливенцев не припомнил; массивный мадьяр всадил свои штык ему в живот; Ливенцев выстрелил мадьяру в красный вздутый висок, и мадьяр свалился...

Потом рвались в окопах и в ходах сообщения чьи-то гранаты, вражеские или свои, нельзя было понять. Ливенцев кричал своим солдатам:

   — Не входить в окопы!.. Не лезь в окопы, э-эй!

Новые жертвы казались ему уже излишними, но остановить разгорячённых боем не было возможности. Между тем мадьяры уходили в тыл: не уходили, — бежали. Они старались бежать по ходам сообщения, но это не везде им удавалось: местами ходы были засыпаны, приходилось выскакивать наверх... За ними гнались или кричали: «Сдавайся!» Они останавливались и клали наземь винтовки.

И вдруг Некипелов рядом:

   — Николай Иваныч! Глядите!

Он показывает рукой вправо.

Тут же был и Мальчиков. Ливенцев только что спросил его, увидя кровь на рукаве гимнастёрки: «Что? Ранен?», и услышал бодрый ответ: «Это ни черта не составляет!» Мальчиков тоже пристально вгляделся в то, что раньше его заметил сибиряк, и сказал изумлённо:

   — А вот это действительно сволочь!

Шагах в двухстах, — может быть, несколько больше, — за участком окопов, занятым уже четырнадцатой ротой, окопы мадьяр несколько загнулись внутрь, и то, что разглядел там Ливенцев, его поразило.