Первая министерская

— Ой, что ты говоришь? Ой, я так и думал. Закрывай скорей окна. Ой, что же делать? Надо спрятать чужой материал… Надо сказать соседям. Ой, я не знаю, что делать! — Старик схватился за голову. — А где Рахиль? Может быть, она у Шнеерсонов? Беги скорее, узнай. Пусть идет сюда.

Рахиль через окно разговаривала с мадам Шнеерсон, женой соседа-бондаря.

— Рахиль! На Старом базаре бьют наших!

— Ой, что вы говорите, — всплеснула руками мадам Шнеерсон и метнулась в комнату. — Борух, ты слышишь?

Через минуту слух о погроме разнесся по всему переулку. Во всех домах закрывали окна, запирали двери. Кто-то бегом уносил узлы вниз по переулку. Женщины тихо стонали, охали. Мальчики, сверкая белыми хвостами рубах в разрезах штанишек, помчались наверх к исправничьему дому, к церкви, чтобы следить, не идут ли погромщики. Гайсинский прятал в погреб под пустую бочку куски сукна, чужие костюмы, подкладку, утюги и ножницы.

Но в переулке из чужих появлялись только случайные прохожие, да старый водовоз Лейба, стуча расшатанными колесами, промчался вниз к Днепру.

— Что ты летишь как сумасшедший? — кричали ему из окон маленьких домиков.

Лейба задержал лошадь.

— А что? А если мой рысак застоялся?

— Ты скаженный. Зачем ты поднимаешь такой шум? А где погром?

— Погром? — удивился Лейба. — Какой погром? У вас, наверное, в голове погром.

— А ты знаешь, что было на Старом базаре?

Все наперебой старались рассказать Лейбе о том, что случилось на Старом базаре.

Но Лейба проехал всю Троицкую улицу, завозил воду господину Кириченко, что живет напротив исправника, и к мировому судье Воронову и ничего особенного не видел.

Вскоре из города пришел двадцатилетний сын бондаря Шнеерсона. Он был в самом центре города, видел издали манифестацию. Но ни о каком погроме он не слыхал. Правда, купцы позакрывали магазины, но это так, на всякий случай… Молодой Шнеерсон старался казаться храбрым. Он снял пиджак, развязал шнурковый галстук и вошел в дом со словами:

— Мама, давай кушать, я голоден, как десять погромщиков.

В этот вечер в домах переулка у Святой Троицы не зажигали огней. Молодые и старые спали не раздеваясь.

— На сегодня миновало, — сказал старик Гайсинский, снимая пиджак. — Но кто знает, что будет завтра…

Глава шестнадцатая

Козявка прикатил на паре вороных. Кучер круто осадил коней и сейчас же помчался обратно в Отрадное. Козявка должен был ночевать у Салтанов. Были Лекины (Глеба) именины.

Вождя встретили дружным индейским криком «ва-о-а!»

Козявка поднял руку кверху и с важным видом заявил:

— Привет братьям апахам.

— Ты — предатель! — завопил Салтан-старший, бросаясь к Козявке. — Володька Черный издевается над нами. Он говорит, что ты не являешься потому, что струсил, боишься встретиться с Васькой Котельниковым. Как хочешь, Козявка, но сегодня мы должны взять реванш.

— Успокойтесь, братья мои, — жевал Козявка. — Мы сровняем с землей вигвамы сиуксов. Володька Черный забудет дорогу в свой собственный сад.

— Я повешу Володькин скальп на новый лакированный пояс, — сделал гордое лицо Салтан, самый младший.

Фыркнул даже Козявка.

Быстрые глаза разведчиков обшаривали сад Черных. Наблюдательные пункты были расположены на вершине высокого сарая, на голубятне, на зеленой крыше салтановского дома, на столетней груше-дичке, которая через высокий забор щедро перебросила в сад Черных часть отягощенных плодами ветвей.

Затем сад и двор Черных были осыпаны дождем снарядов — в изобилии заготовленных гнилых яблок и груш. Но на территории врага было пустынно. Никто не появился в саду, никто не ответил на вызов салтановского отряда.

Звонко пела пущенная из черного арбалета настоящая, с острым наконечником, стрела. Она пронеслась над зеленым забором, пронзила листву вишен, слив и абрикосов и, дрогнув, вонзилась в перила открытой веранды дома Черных. Волк высунул лохматую голову из будки, собирался было залаять, но опять положил морду на лапы и замер в созерцании пустынного двора.

— Позор трусам! — продекламировал Салтан-именинник.

— Жаль, жаль, — почесал затылок Козявка, — я бы им наложил по первое апреля.

Но в этот момент на веранде дома Черных открылась дверь. Володька медленным шагом подошел к перилам и, облокотившись, посмотрел в сад. Взгляд его лениво прошелся по зеленям и остановился на индейской стреле, которая глубоко засела в дереве перил, задрав кверху оперенную часть. Володька усмехнулся и вновь вошел в комнаты.

Бомба, граната и шрапнель одновременно разорвались на территории веранды. Шрапнель — зеленый помидор — оставила мокрый след на столе, бомба — недозрелое яблоко — взрыла песок, а граната — крепкий, как камешек, ренглот — попала в стекло.

— Здорово! — в один голос заорала салтановская армия.

Но Салтан-старший был недоволен.

— Говорил — не бить по окнам! Будут теперь разговорчики с папашей.

Но Володька опять вышел на веранду. На отцовской трости из толстого виноградного корня он нес обеденную салфетку с вышитой монограммой «И. Ч.».

Позорный белый флаг!